Олег Быстров - Гренадер

В это же время случилось ещё одно трагическое событие. Саблин наконец собрался навестить особнячок на улице Злота, но дом оказался закрыт и опечатан. Поручик бросился в ближайшую комендатуру. Пользуясь гренадерскими нашивками как пропуском, нашёл следователя военной прокуратуры.

Тот рассказал, что почтенная пани была найдена мёртвой в зале своего дома. Сердце, знаете ли. О нет, ни следов борьбы, ни пропавших вещей, ни признаков пребывания посторонних в доме, ничего такого не было. Замки на дверях целы. Военврач сделал вскрытие – остановка сердца.

Да и немудрено, господин поручик. Такие события, такие треволнения, тут и молодым-здоровым тошно, не то что… Племянница? Нет, о племяннице пани им ничего не известно. У Ядвиги Каминьской вообще не нашлось наследников. Дом и всё имущество в другое время отошло бы муниципальным властям, ну а сейчас временно передано в ведение комендатуры.

Всё это казалось странным. Пани Ядвига запомнилась Саблину женщиной вполне здоровой. Конечно, молодому, красивому офицеру она вряд ли бы пожаловалась на здоровье, даже если сердце у неё болело, но пани пила вино, часто смеялась и даже иногда невинно кокетничала с гренадером. Всё это не вязалось с образом сердечницы, у тех и в доме постоянно ощущается стойкий запах сердечных капель.

Саблин вспомнил о приходящей прислуге пани Каминьской – Ирене. Он нашёл женщину и узнал, что днём раньше, накануне смерти, всё было как обычно. Она приготовила обед на два дня, прибрала в комнатах. Да, пан официер, госпожа велела особенно тщательно убрать в гостевой комнате. Ждала визитёра, друга своего покойного мужа. Тот вроде служил когда-то с паном Каминьским, а теперь переехал во Львов. Как звали? Пан Владек, кажется. Нет, фамилии она не знает и где живёт – тоже. Видела всего один раз, мельком, ничего особенного. Невысокий, шляпу носит, нос, глаза, все как у всех людей. Обычный пожилой господин.

Саблин понял, что по таким приметам знакомца покойной ему не найти. Да, может, он и не имеет к случившемуся никакого отношения. В любом случае, от Ирены больше ничего добиться он не смог, а следствия не проводили. Прокуратура не увидела в смерти пожилой женщины ничего криминального.

Вещи свои Саблин из особнячка забрал.

Тем временем зарядили дожди. К дознавателям поручика вызывали все реже, похоже, следствие буксовало. Саблин сидел на Ветеранов, в закутке, отгороженном для него заботливыми гренадерами, и ждал дальнейших распоряжений. Переформировывать взвод никто не спешил, переподчинять командиру Отдельного гренадерского батальона – тоже. Официально Саблин с оставшимися бойцами всё ещё находился под началом особистов, но подполковника Саблин почти не видел. Тот постоянно отлучался из Цитадели, поймать его было крайне непросто.

Станкевич сообщил, что профессора Штраубе, преподававшего девушкам психологию и основы гипноза, нашли мёртвым в своей квартире. Обставлено всё как ограбление, но трудно поверить, что у этого книжного червя были какие-то ценности. Кстати, появился в университете он недавно, на кафедре педагогики никто о нём ничего толком сказать не смог, профессор почти не общался с коллегами. Но приём был оформлен по всем правилам, штатная единица в реестре прописана. В общем, придраться не к чему.

Так и шли дни: длинные, тоскливые, наполненные хлеставшим за окном дождём и невесёлыми думами. Когда в самом конце октября пришёл из штаба округа целый ворох разгромных приказов, подписанных Тухачевским, не обошли никого, кто был причастен к организации и проведению съезда.

Саблина вызвали в штаб дивизии, к самому Стукалову. Рядом с генералом стояла группа офицеров: начштаба, командир 22 полка, его, Саблина, комбат и ротный. Комдив ничем не выражал своего отношения к происходящему. В руках он держал голубоватый лист бумаги с двуглавым орлом, но говорил, не заглядывая в документ, ровным голосом:

– Господин поручик Саблин, Иван Ильич, приказом начальника Западного военного округа его превосходительства генерал-лейтенанта Тухачевского вы выводитесь из гренадерского корпуса. Равно как и ваш заместитель, прапорщик Урядников Анисим, пониженный в звании до зауряд-прапорщика. Остальные гренадеры будут переданы в распоряжение командира Отдельного гренадерского батальона подполковника Осмолова. Вы же, в звании пехотного поручика двадцать второго полка Третьей гвардейской дивизии, переходите в подчинение командира означенного полка и будете приписаны к штабу в должности офицера связи. В приказе оговорено, что зауряд-прапорщик Урядников может проходить службу подле вас сообразно своему воинскому званию.

В обширном, но низком зале Цитадели повисла тишина. Начальник штаба дивизии генерал Эсперов смотрел на нового подчинённого неприязненно, Осмолов с Синицким прятали глаза, во взгляде комполка полковника Рожецкого читалось сочувствие.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – чеканно ответил Саблин.

– Вам надлежит прибыть завтра к начальнику канцелярии штаба подполковнику Строганову к девяти часам утра, – пробубнил Эсперов. – Он введёт вас в курс дела. Да, и бомбочку свою с рукава спороть не забудьте…

Саблин вышел из апартаментов чрезвычайного комиссара слегка пошатываясь. Все знали крутой нрав Тухачевского, но такого он не ожидал. Вывести его из гренадерского корпуса – это позор. Унижение. Наконец, вопиющая несправедливость! Деревянным шагом преодолел он приёмную под насмешливым взглядом адъютанта (этот уже в курсе, крыса тыловая), вышел из бастиона и буквально натолкнулся на Станкевича.

Тот протянул руку:

– Что, досталось?

– Не то слово, – пробормотал Саблин. – Хуже не бывает.

– Не буду бередить раны. Скажу только, Иван, я рапорт подал. Об увольнении из рядов. Перевести в прапорщики и загнать куда-нибудь под Умань я им себя не дам. Лучше буду статским человеком. Здесь же, во Львове, и устроюсь. Или в Киев уеду…

Он с тоской посмотрел в направлении Политехнички.

– Уверен, что так лучше? – спросил Саблин.

– Да, – ответил бывший особист, как отрезал. – Рад был знакомству.

Он круто развернулся и пошёл прочь размашистым шагом.

– Я тоже… – тихо проговорил поручик ему вслед.

Приехав на Ветеранов, Саблин узнал, что его вызывает командир комендантской роты штаба.

«Подождёшь», – подумал поручик и пошёл собирать бойцов. Усадил полукругом и сам сел в центре.

– Прощайте, братцы, – сказал, заглядывая в лицо каждого. – Службу под моим началом вы несли как подобает, ни трусов среди вас нет, ни подлых душонок. Дай Бог служить так и впредь. Если кого обидел, так не со зла, не держите обиды.

Тут слова внезапно кончились, и в горле предательски защекотало.