Олег Быстров - Гренадер

– Почему ты сразу не покинула группу? Почему ничего не сказала мне?

– Покинула, но мы не разобрались в происходящем. Имелись лишь неясные подозрения. И сказать не успела. Той ночью я ещё ничего не понимала, а когда узнала, что группа в полном составе выступает на съезде в тингель-тангель [12], ты был уже в Политехничке. Туда меня не пустили. Ещё раз прости…

Хелена склонилась к Саблину, провела ладонью по его лицу. Он схватился за тонкие пальчики, как хватаются за последнюю надежду выжить. Поднёс к губам. Она засмеялась, убрала руку и поцеловала Ивана.

– У меня губы разбитые, – виновато сказал он.

– Да, запеклись. Бедный мой поручик.

– Ты больше не исчезнешь? – спросил, заглядывая ей в глаза.

Она грустно улыбнулась и промолчала.

– Пани Ядвига скончалась, знаешь? Следователь сказал, сердце.

– Знаю, – кивнула Хелена. – Как-то странно всё это. Никогда Ядзя на сердце не жаловалась. И вообще, здоровье у неё было крепкое.

– Обещаю, я разберусь в этом. Но ты теперь наследница. Дом и прочее. Можно обратиться…

– Нет, пани Каминьска не принимала моих взглядов. Считала, что всё это вредная глупость. Так что, если завещание и существует, то составлено оно, боюсь, не в мою пользу. Да и не пойду я в комендатуру.

– Ты не сказала, кто твои друзья. Гипнотизёры и прочие…

– В этом всё дело, Иван Ильич. Мы – Украинская социал-демократическая рабочая партия. Боротьбисты. Слышал, наверное. Для нас оуновцы – враги. Мы это змеиное гнездо давно на прицеле держим. Тебе повезло, что решили накрыть их именно сегодня. «Зигзаг», контора Мазура, тоже враги, но и российские имперские офицеры не друзья. Мы ведь коммунисты, Саблин. Вы своих-то извели, а мы вот остались. Установится ваша власть, возьмутся и за нас. Так-то, бедный мой поручик.

– В таком случае ты и меня должна зачистить.

– Должна, но не могу. Скорее убью себя. – В глазах Хелены плавилась и переливалась тоска. – Кое-кто хотел, сдерживать пришлось. Ярослав, например, тот, что окна молотом выбивает. Вместе со ставнями. Но я сказала, что русский поручик ценный информационный источник. Нужно, мол, учинить допрос.

– Так ты меня допрашиваешь?

– По-моему, больше говорю сама, – улыбнулась Хелена. – В обиду я тебя не дам. Пока российская армия борется с ОУН и Дефензивой, нам с вами по пути. А дальше – бог весть.

Саблин привстал на тахте, заговорил жарко, сбиваясь:

– Хелена, останься! Я сделаю новые документы, мы уедем… В Россию, в Киев, куда захочешь. Это всё я возьму на себя, никому не отдам! Мы должны быть вместе… Вот только добьём гадов…

– Именно. Куда же ты уедешь, господин офицер? Ты человек чести и долга. Может, за это и полюбила. – Хелена отстранилась и совсем по-женски сложила руки на коленях. На Ивана она не смотрела. – Настоящий мужчина: честный, сильный, верный. Такое женщины чувствуют сразу. – И подняла глаза. – Ты жить потом не сможешь, для тебя это будет побегом, предательством. К чему такая судьба? Да и у меня свой путь. Я тоже не умею ни бежать, ни предавать.

Саблин откинулся на тахту. В горле стоял ком, знал, скажи он сейчас хоть слово, голос предательски дрогнет. Поэтому молчал. Хелена снова склонилась над ним, целомудренно поцеловала в лоб.

– Та ночь была самой лучшей в моей жизни, господин поручик. Я тебе благодарна и никогда эту ночь не забуду. Но теперь уйду. Кто знает, быть может, мы ещё встретимся, и обстоятельства будут за нас, а не против.

– Поляк жив? – деревянным голосом спросил Саблин.

– Да, так и сидит, привязанный к стулу. Он тебе нужен?

– Позарез.

– Бери.

– Помоги встать.

Она обхватила его. Саблин встал, прижал Хелену к себе.

– Так нечестно, господин поручик, – прошептала она.

Он крепче обнял любимое тело, женщину, за чью жизнь не жаль отдать свою. Задохнулся её дивным ароматом, который не перебивали ни пороховая гарь, ни сырой кровавый дух, наполнявший хату. Его душили слёзы. Отчаянный гренадер, русский боевой офицер едва сдерживался. Так бывало с ним только в детстве, когда случалась вдруг непоправимая беда. Детская беда, но оттого не менее горькая. И ещё горше было от осознания – Хелена права. Кругом права. Всё это делало предстоящую разлуку нестерпимой.

Девушка осторожно высвободилась. Руки Саблина упали.

– Если хочешь поговорить с ляхом, делай это сейчас. Скоро здесь будут стрелки комендатуры.

Мы хоть и действовали быстро, но не бесшумно же. Мне пора, люди ждут. Да и с комендантскими встречаться нет нужды. Прощай, мой бедный поручик. Мой бравый поручик… Прощай.

И всё. Она ушла, а Саблин готов был завыть. Или упасть и лежать, заткнув уши, зажмурив веки. Или разнести в щепы эту избёнку. Но вспомнил: в соседней комнате сидит польский друг, соратник по ликвидации групп националистов. Добродушный парень с открытой и располагающей улыбкой.

Берегись, Ежи, поручик Саблин идёт. И ничего хорошего тебе это не сулит.

Мазур ёрзал на стуле. Но поляку повезло меньше Саблина, путы держали крепко и не собирались отпускать пленника. На звук шагов Ежи обернулся. В первый миг глаза его вспыхнули радостью, но, видно, было в лице, во взгляде русского поручика что-то такое, от чего радость поляка тут же угасла. Он даже съёжился на стуле, но заговорил вызывающе:

– Слава Всевышнему, поручик. Освободите меня скорее, и надо уходить. Думаю, встреча со стрелками комендантской роты не входит и в ваши планы?

– Отчего же, мне свои не помеха, – ответил Саблин. – Тебя, Ежи, я сдам контрразведке. Их очень интересует организация «Серебряный зигзаг». Но прежде ты мне скажешь, кто резидент. Где его найти, кем числится в миру. Вопросы те же, что и у Слона.

– Вот-вот, ты и сам не отличаешься от этих бандитов, – прошипел Мазур. – Пся крев, быдло, унтерменш! Всех вас, русских, надо стрелять. Давить! Ничего, настанет наше время…

– Ты до этого времени можешь не дожить, по-ручник, – оборвал Саблин. Он намеренно назвал воинское звание Мазура на польский манер, как бы отделяя себя, поручика российской армии, от националиста. – Но я сохраню тебе жизнь в обмен на информацию.

– Ничего не скажу! – взвизгнул Мазур. – Язык откушу, но тебе…

– Врёшь! – Саблин скрутил воротник модной рубашки поляка в кулаке и дёрнул пленника так, что натянулись верёвки. – Ты слишком любишь себя, Ежи. Слишком высоко ценишь свою ясновельможную панскую жопу. Но я не дам тебе умереть спокойно.

С этими словами Саблин отпустил поляка и подобрал валяющийся рядом табурет. Хорошенько размахнувшись, он грохнул им об угол стола. Табурет разлетелся, в руках поручика осталась ножка: увесистая, ухватистая, то что надо.

– Я сломаю тебе правую руку в трёх местах: плечо, локтевой сустав, предплечье. Будет мало, проделаю то же самое с левой. Ни один хирург не возьмётся восстановить конечности после такой травмы. Ты никогда не выйдешь больше в ринг, не сможешь стрелять, ты станешь никому не нужным инвалидом. В контрразведке тебя всё равно выдоят досуха, а потом выбросят, как выпитую бутылку вина. Будешь прозябать. Но если испортишь мне настроение окончательно, плюну на всё и пристрелю. Что ж, начнём?