Александр Афанасьев - Линия разлома

Высадились пэдээсники [84]. Война на Украине заставила выделить спецназ ВВС и вооружить его по последнему слову – хлебнули они там конкретно. Бойцы заняли оборону вокруг вертолетов, командир группы – пошел к нам. Он выделялся «четырехглазым» ПНВ – правильно, ему пешком ходить не надо, его возят [85].

– Все на месте?

– Да. Восемнадцать единиц.

– Сколько?! – Шум от лопастей сливался в монотонный, негромкий гул. – Говорили об одиннадцати!

– Восемнадцать! Вывезешь всех! Сажай машины прикрытия!

ПДСник хотел меня наверняка послать. Да не послал.

– Давай, первые десять – на борт…

Пуля броню не пробила, но сломала два ребра. Теперь я хожу в давящей повязке, сижу на солнышке в областной больнице и пытаюсь флиртовать с медсестрами и с моей крестницей. Той самой, которую я увидел в автозаке. Она тоже здесь, и ей даже сумели спасти одну ногу. Вторую спасти не сумели.

Скверно все.

Мы сидим в тени. У нас одна бутылка газировки на двоих и пластиковые стаканчики. И рассказываем друг другу то, что можем рассказать.

А что нельзя – о том молчим.

Она рассказала мне о том, как они убили посла Гастингса. На мой взгляд – сделали это напрасно, но не мне судить. Как они охотились на улицах Киева. Она чаще всего выступала в роли наводчицы – снимала озабоченного бандеровца и вела его в укромный уголок – на самом деле под выстрел снайпера.

Все это она рассказывает абсолютно спокойно. Я и слушаю – совершенно спокойно. Одного за другим они убили тридцать семь человек. Это больше, чем числится за мной. Что теперь… да ничего, наверное.

Я тоже рассказываю, что могу. Про то, как мы убирали подозреваемых в терроризме… я уже рассказывал, как именно. Про то, что меня больше не принимает церковь, – я ничего не чувствую, находясь в ней, – а раньше чувствовал. И потому не хожу.

Я не знаю, зачем нужен этот душевный стриптиз. В конце концов, все это… не для публики, понимаете? Но почему-то – мне хорошо с ней. Она та, с которой я могу не притворяться. Совсем. Быть самим собой.

А это уже – немало.

Но сегодня наша культурная программа внезапно прервалась. Едва только сели на скамейку – появился Викинг. В дурацком халате и с обязательным для посещения больницы пакетом фруктов.

– К тебе? – она сразу все поняла.

– Да. Сиди… разберемся сейчас.

Викинг неловко положил на скамейку фрукты, показал глазами – отойдем, дело есть. Я посмотрел… аж киви. Сунул Иришке… ее кстати Ирина зовут. Красивое имя.

– Подожди, хорошо…

Отошли в сторону.

– Жениться не собираешься? – вдруг спросил Викинг

– На ком? – ошалел я

– Ну… мы в ответе за тех, кого приручили, верно?

Я вгляделся в Викинга… прикалывается, что ли? Но он был совершенно серьезен.

– Не… знаешь же… какая у нас семья.

– Знаю. Но к ней присмотрись.

Я начал соображать

– Знаешь ее?

Викинг достал сигаретную пачку, задумчиво покрутил в пальцах – и сунул обратно.

– Бросаю, – сообщил он

– Это хорошо…

– Хорошо-то хорошо… короче, рейд принято считать успешным.

– О как!

– Только что получили инфу – жив он. Изъяли – перед самым нашим выходом. Передумали отдавать американцам.

– И?

Само по себе – очень подозрительно. Возможно, слили. Хотя с другой стороны, если бы слили – нас бы там в асфальт закатали… висели бы на Майдане на виселице как живой пример империалистических устремлений русских спецслужб.

– Перекинули во Львов. Там будут работать. Как – ты знаешь.

Знаю…

– …задача операции остается, нам нужно вытащить Кубу любой ценой. Второго посла – нам не нужно. Так что – вставай на ноги.

– Есть.

Викинг вздохнул

– Кому есть. А кому… клювом щелкать. Врачи-то что говорят?

– Говорят, неделю лежать и месяц с ложечки кушать. Но мне до их слов…

– Ну… поправляйся.

Викинг хотел уходить, да остановился.

– А… ее я знаю. С отцом вместе учились, в Минской школе. Давно было. Отец ее где – не знаю. Спроси – если сможешь. И давай, вставай на ноги…

Я посмотрел в спину уходящему Викингу. Назойливый мотив переигрывался в жаркой тени лип…

И тогда мы покажем им всем, Фидель… обязательно покажем.

Белый «Гранд-Чероки» – отличная, кстати, машина, и проходимая, и комфортабельная – свернул с дороги, захлябал по лужам. Натоптанная «КамАЗами» дорога вела к стоящей на отшибе базе, знававшей и лучшие времена: на заборе был один мат, половина лампочек выбита, на железнодорожной ветке шпалы заросли травой. Глядя на это место – можно было подумать, что это еще одна брошенная база, памятник куда более благополучным и сытным временам. Мало кто предполагал, например, что заболоченное место было создано искусственно, а лужи не пересыхали, потому что в них подавалась вода. Среди своих это место было известно как «Киевская Крыивка» – оно было предназначено и для содержания заключенных, каких нельзя было содержать в обычных тюрьмах, и как «запасной аэродром» на случай оккупации Киева. Даже в секретной части Провода – об этом месте знал не каждый…

Джип, поднимая фонтанами грязную жижу, подкатил к воротам, требовательно просигналил. Через какое-то время двери открыли похмельные, похожие на бомжей грузчики. По крайней мере – при их виде складывалось именно такое впечатление, а оружие они носили скрытно.

Джип прокатился по не менее запущенной территории, где лениво грузили машину и какая-то толстая тетка в крик пререкалась с кладовщиками. Подкатил к зданию конторы – обшарпанному, двухэтажному, сделанному из пеноблоков, еще и недостроенному.

Двойное дно проявилось, когда уже открылась дверь, – она была изнутри стальная, из хорошей бронестали. И за дверью – был небольшой тамбур, выход из которого перекрывала уже открыто броневая дверь. И в ней была бойница.

Дорош передал документы. Их проверили.

– Слава Украине! – парубок, стоявший на дверях, с лязгом отодвинул засов. Он был коротко стрижен и цивильно одет – никакого, присущего, к сожалению, киевскому Проводу «вышиванства», никаких чубов и оселедцев.