Александр Афанасьев - Линия разлома

Старый, потрепанный паром, полупустой – тяжело перекатывался с волны на волну, скрипел корпусом. Волнение было не особо сильным, но коварным, с неприятной бортовой качкой. Как это обычно и бывало – за паромом шлейфом шли птицы, пикировали в воду за объедками и рыбой, пришибленной винтами. Если кто подбрасывал хлеб – пикировали, едва не вырывали из рук.

Рейс «туда» – это не обратный ход, но и тут – за вещи стоит побеспокоиться. Она была уже опытной и знала – в их среде все ненавидят друг друга. Каждый из них – по сути – отнимает хлеб у другого, как эти чайки – поэтому, сумки в каюте оставлять нельзя, найдешь залитыми клеем или изрезанными бритвой. Так что сумки – сложенные одну в другую, клеенчатые, марки «мечта оккупанта» – она держала при себе, на верхней палубе. Она и сама не знала, почему ходила сюда и смотрела на море. Здесь ей было спокойнее… наверное. Она смотрела вдаль, где горизонт сливался с серо-черной гладью воды, и на какой-то момент становилась самой собой. Той самой искренней и честной девчонкой, которая не могла держать в себе рвущиеся из души слова и клала их на бумагу. Здесь, на этой палубе, не было ни вони плацкартных вагонов, ни постоянных страхов – изрежут сумки, украдут вещи, задержат таможенники, просто сумки пропадут на дороге… да мало ли что может случиться во взбаламученной, изорванной войной стране, где каждый выживает, как может. Здесь не было вони вещевого рынка, хозяина – грузина, под которого надо ложиться, чтоб сохранить работу, нервных и хамистых покупателей. Здесь она была сама собой – как эти чайки над Черным морем…

Хорошо, если не сменятся таможенники. Все челноки, работающие на линии Ильичевск – Стамбул, знали, что местные – берут немного, просто потому, что знают – им еще тут работать, все равно положенное отработают. Гораздо хуже, если опять провели ротацию. Подонки с Захiда – жадные, злые, отмороженные, они не знали никаких краев и рвали так жадно, как будто жили последний день. На пароме сюда она наслушалась… да чего там слушать – сама как-то раз видела, как таможенник выкинул за борт огромную сумку со шмурдяком [91], просто потому, что что-то не понравилось. И попробуй потом продай залитое грязной, соленой водой…

Женщина, выглядевшая лет на тридцать с чем-то, с усталым лицом, одетая в дешевый турецкий ширпотреб, сидела на верхней паромной палубе и смотрела вдаль, на чаек. И море.

Дождя не было, но было прохладно, и потому в предвкушении набега на вещевые рынки Стамбула челночницы сидели внизу, грелись чаем, водкой, супом из бомж-пакетов. Помимо нее на палубе было несколько наштукатуренных девиц, они громко хохотали, пили дешевый румынский ликер и рассуждали о своем житье-бытье. Солировала в этой партии здоровенная, толстомясая, фигуристая девица, штукатурка с которой буквально отваливалась…

– …так вот я и говорю, девки, эти бородатые, у них просто так нельзя, это харам называется. Если они неверную трахают, у них там… ну, что-то не то делается с душой, представляешь…

– Карма…

Девки завизжали – именно завизжали, не засмеялись, этот хохот напоминал визг шакалов и гиен.

– Сама ты карма… А если они мусульманку трахают, это можно, им там за это ничего не будет…

– Где там… В полиции?

– У жены…

– Ага… Им же можно несколько жен, да…

– Дуры вы. Я дело говорю. Ислам приняла – и супер все. Заселяешься в отель, с хозяином договариваешься, он сам тебе клиентов находит. На красивых девок-мусульманок спрос там – ого-го. Не надо стоять, стрематься…

– Круто…

– А как этот… ислам принимать. Там чо…

– Да просто пришла в мечеть, говоришь – хочу ислам принять. Сказала дважды фигню какую-то, мол, там типа бог Аллах и Мухаммед его посланник. И все.

– Че-то странно как-то.

– Да нормально. Они вообще не тупят, как наши.

– А ты где принимала?

– Да в Киеве договорилась.

– Дорого дала?

– Нормалек. Пять штук сразу, и потом еще надо отстегивать. Но немного.

– А бумагу дадут?

– А как же.

– Пять штук баксов… ее еще отработать надо.

– Дура ты, это почти даром. Сколько можно у турок на базаре сосать? Они же жадюги. Двадцатник – больше не снимешь. А в Дубае в рот минимум сотка, а за всю ночь и пятьсот можно взять…

– Круто…

– Они там все на этом деле повернутые. И бабок куры не клюют. У них там знаете как купаются? В одежде. Девки, я увидела это – в осадок выпала. Какой-то костюм черный, трико, ну и верх весь.

– И чо, сиськи не видно?

– Не, ничо не видно, ни ноги, ни сиськи. Даже лицо закрыто…

– Круто…

– Они там без нормальных баб озверели, но им как раз мусульманок надо, они там на этом джихаде все повернутые. Перед тем как трахать, чо-то говорят – вроде как ты замуж вышла за него, и это не разврат. А утром сказал чего-то – вы в разводе. Так что я говорю – надо ислам принимать. Хрен с ней с паранджой, за такие бабки и в мешке походишь…

– Круто…

– Галка, говорят, замуж вышла.

– Да ты шо… За кого?

– За грызуна какого-то.

– Во дура. Там они нищие все. И нарики…

– На нее уже не клевал никто…

– Тридцатник… пора уже.

– А чо, говорят, Салимчика замочили.

– Да ты шо… Кто?

– Говорят, то ли чехи, то ли румыны.

– Гонят. Какие в Турции румыны.

– Ко мне один румын тогда приставал. Только в карманах пусто.

– Молдаван, наверное. Мамалыжники х…ы.

– Девки, на обратный путь надо золота купить.

– Таможенники снимут.

– Не, не снимут. Купила пару хороших цепочек, от киндер-сюрприза яйцо – и в… Наталка так делала…

– Она же ушла…

– Да, теперь торгует.

– У нее всегда башка варила…

– Кой варила… Думаешь, они как зарабатывают? Я как-то раз с Салимчиком договаривалась, он ругался сильно, разобраться хотел. На рынке турки бордели устраивают – в задней комнате матрац кинули – и готово. Рабочее место, б…. Наши приезжают, два дня отрабатывают передком, потом турок им вместо лавэ товар набирает. Думаешь, они с бабками туда закупаться едут? Эй, подруга!

Она не сразу поняла, что обращаются к ней.

– Ты чо. Не въезжаешь, с тобой говорят? Кобыла педальная!

Она повернулась, увидела черные, злобные паучьи глаза из-под ресниц с комками туши.

– Чо, как заработок на маркете? Подрабатываешь?

Она встала, пошла. В спину полетело бранное слово.

– Ты шо, она, кажись, не в теме. Чистая.

– Ага, шас. Все они в теме. У хозяина в подсобке сосет, а чуть что – я не такая, я жду трамвая. С..а.

До обратного парома было еще двадцать девять часов.

Она уже закупила товар – немного получше, чем обычный шмурдяк, она уже поднялась от трикотажа до кожаных курток. Теперь – она выбирала золотые украшения… можно ввезти как свои и потом продать. Хоть небольшая, но прибавка. Она первый раз была в золотых рядах – это был ее небольшой приработок. Копила деньги на то, чтобы что-то здесь купить. Это было не так просто – рос сын, тянулся вверх, ему обновки постоянно надо, – хорошо, тем, кто на рынке работает, свои с большой скидкой продадут, а то и вовсе можно что-то из неликвида отхватить, потом перешить. Еще старенькие родители – хорошо, у них остался дом на Полтавщине, сейчас на земле, по крайней мере, с голода не умрешь.