Сергей Лукьяненко - Обыденный Дозор. Лучшая фантастика 2015 (сборник)

Предмет представлял собой круглый кусочек металла размером с монету в десять пфеннигов – в путанице тончайших стальных нитей. Сходство с монетой усиливало четкое голографическое изображение Вождя Народов на одной из сторон: этот гордый усатый профиль невозможно ни с чем спутать.

– Данный мини-прибор, – отчеканил Бигенау, – секретное оружие Советов. С помощью такого имплантированного в затылок средства, начиненного микроэлектроникой, их агенты получают боевые сверхпреимущества – к счастью, только в стрессовых ситуациях. Видели, что стало с прутьями клетки? Конечно, демонстрация была нелегкой для некоторых из вас, но я хочу, геноссен, чтобы полученные вами знания были наглядными. Мы полагаем, с помощью этих сталинских штучек Советы могут держать агентов под контролем, управлять ими на расстоянии. Как вы могли убедиться, гестапо все равно сильнее этих крыс в человеческом обличье. Крыс мы будем убивать, господа. Или мы их – или они нас…

– …Знаю этого Зумеша, – печально вздохнул Санчес после моего рассказа. Он взял со стола свой кожаный шлем, повертел в руках и медленно положил обратно. Затем обтер седые усы платком. Я терпеливо ждал. – Мы вместе работали на Мальте, в химических лабораториях Круппа, много лет назад. Его прозвали Канарейкой за поразительный тонкий голос. Вы знаете, когда-то он был великим мастером-механистом… Его испортила женщина, бывшая монахиня по имени Фрида. Чем там они занимались в ее спальне – нам не узнать, однако я слышал, она надругалась над его чувствами. А ведь он боготворил ее. Ох-ох, бедняга потерял волосы, нервные клетки и веру в род людской. Ходят слухи, что впоследствии он заменял какие-то части своего тела механикой – но началась война, и я потерял его след. А Фрида спокойно живет на Мальте, она состарилась и вернулась в монастырь.

Сквозь щель под дверью гаража пробивался белесый утренний свет.

– Санчес, – я ощупал повязку, – даже когда мы наедине, не называй меня камрад. За десять лет я ни разу не был раскрыт – потому что всегда сохранял осторожность. А это, – я кивнул на сталинский электромедальон, – уничтожь. Не нужны мне сверхспособности и сверхконтроль Центра тоже. Мне нужна выдержка и конспирация, сто тысяч раз – конспирация.

17 июня 1941 года, Гавана, кафе «La Paella», 14:06

– Я думаю, вы, Артур Линдберг, – большевистский агент, – сказала Урсула, закуривая папироску.

Мы сидели за столиком на уличной мостовой, глядя на океан. «Ай-ай-ай-ай» – жалобно и насмешливо пели где-то вдалеке два тенора под перебряк гитар и фальшивый похмельный аккомпанемент трубы. Бирюзовое, в золотых искрах, желе Атлантики мерно раскачивалось в каменных тисках бухты, поглаживало влажными боками бесконечную набережную, незаметно закутывало мозг в целлофановый шар дремы. Едва проснувшийся бриз играл полами белой шляпки и подолом летнего платья моей собеседницы. Тем временем кельнер, смуглый мальчишка в хлопковой рубахе, выслушал наш заказ (два мохито), кивнул и принялся неторопливо нарезать ветчину. Пахло жареным луком и водорослями.

– Еще раз скажете что-то подобное, Урсула, – и мне придется вас убить. Просто на всякий случай.

Она не улыбнулась:

– Попробуйте.

Значит, играем в открытую.

– В таком случае, – я посмотрел ей в глаза, – мне придется открыть вашему любовнику Бигенау, что в его постели вы представляете интересы спецотдела американского Восдепартамента. Он будет счастлив познакомиться с этой стороной вашей биографии.

Я не был уверен в одном – американка она или англичанка. Поставил на США. По-немецки Урсула говорила как истинная дочь Баварии, судя по ее рассказам, она знала Берлин, как свой ридикюль, и ее нордическая красота приводила в экстаз любого ревнителя расовой чистоты. Но работала девушка на Запад.

– Как вы догадались? – на ее лицо вернулась улыбка.

– Папиросы, – улыбнулся я в ответ, – изящные дамские папироски с отравленными иглами, что делают в Бирмингеме на заводе Лашарпа. Кстати, не могли бы вы отвернуть вашу курительную палочку в сторону? Неуютно созерцать нацеленную в лицо смерть.

– Почему не англичанка?

– Голая интуиция. Американцам лучше знаком этот уголок ойкумены. – Я щелкнул пальцами, призывая бармена ускориться с коктейлями. – Итак, ваша очередь, сударыня. С чего вы взяли, что я русский?

Она кивнула, затушила папиросу в пепельнице:

– Я наблюдала, как вы следили за казнью тогда, в подвале. Вы сочувствовали тому парню в клетке. Вы – один из них.

Словно гора сползла с плеч. У нее не было доказательств, только догадки. Сам фон Бигенау, устроивший ту безобразную сцену с пыткой, ничего не заметил, а эта самоуверенная любительница коктейлей…

– Знаю, что вы об этом думаете, – она вздохнула, с прищуром посмотрела на паруса в море, – но мне-то не нужны доказательства. И не волнуйтесь, я не собираюсь ничего говорить Генриху.

Мы помолчали, пока кельнер раскладывал салфетки и суетился вокруг стола с подносом. Небольшая подводная лодка «Пилар» двигалась через бухту, выпуская тучки густого угольного дыма, очень похожая при этом на маленького кита, всплывшего на поверхность. Она причалила к деревянному пирсу – и на пристань с ее залитого водой носового мостика спрыгнул дочерна загорелый, плечистый мужчина в подвернутых по колено штанах и широкой рубахе. Белозубо улыбаясь, он передал негру-слуге трех огромных рыбин (их немедленно унесли на кухню) – и сел за соседний столик. С его голых ног стекала морская вода, расплывалась темными пятнами на раскаленной мостовой – и тут же высыхала. Лицо мужчины закрывала густая борода, большие умные глаза на мгновение остановились на мне, на полтора мгновения – на моей спутнице.

– Это Эрнест Хемингуэй, – шепнула мне на ухо Урсула. От нее пахло розами, папиросным дымом и «дайкири».

– Он тоже янки? Ваш товарищ?

– Писатель. Разве вы не слышали?

– Вам знакомо имя Максим Горький?

– Нет. А что?

Откуда-то появились сразу трое кельнеров. Вытирая руки о передник, сияя золотозубой радостью, на летнюю веранду выбежал толстенький хозяин:

– Hola, senor. Buenos dias у mucho gracias.

Хемингуэй обнял его, затем попросил зажарить рыбу с овощами и любезно пригласил нас присоединиться к нему.

– Вы европейцы? Немцы? Давайте разделим хлеб и вино, пока мы еще не воюем друг с другом.

На столе как по волшебству появились разноцветные коктейли, минеральная вода, запотевшие бокалы с золотистым пивом. Бутылка рома «Сантьяго-де-Куба» в руках кельнера походила на сосуд с жидким янтарем. Хемингуэй жадно пил все, до чего дотягивалась его большая, покрытая густым черным ворсом рука, хрустел жареными тостами, угощал кельнеров, дымил сигарой и не переставал говорить: