Роман Злотников - Последняя битва

Повара слегка перекосило (впрочем, если бы Франк не был так насторожен, он вполне мог бы принять это за, скажем, благоговение перед Великим), с низким поклоном он принял монету, засунул ее за щеку, затем взял предложенное угощение. Грон упер в него свой знаменитый взгляд, воспетый не одним десятком поэтов. Повар несколько мгновений оцепенело держал мясо в руке и вдруг с отчаянным вскриком отбросил его в сторону и бросился на Грона. Грон рухнул на пол вместе с креслом и откатился в сторону, а Тамор, к тому моменту уже понявший, что происходит что-то неладное, выпрыгнул из своего кресла и, схватив со столика серебряный столовый нож, с надсадным хеканьем вонзил его в глаз своему взбесившемуся повару. Лезвие ножа было закругленным, так что, если бы Тамор промазал хотя бы на палец, этот работник ножа и черпака отделался бы простой царапиной, но у старого морского волка все еще была твердая и верная рука. Повар умер сразу, не успев даже осознать того, кто и как его убил, а грузное тело, продолжая движение по заданной траектории, разнесло вдребезги изящный столик черного дерева со стоящим на нем подносом с едой, обдав всех троих шрапнелью из мяса и запеченных овощей.

Когда они, отплевываясь от ошметков овощей и вытирая с лица соус, поднялись на ноги, Франк наклонился над телом и прижал палец к основанию шеи. Выпрямившись, он с огорчением покачал головой:

— И зачем тебе было его убивать? Тамор зло огрызнулся:

— А чего еще было с ним делать? Франк зло оскалился:

— Ну, я бы не отказался задать ему пару вопросов.

— Немому?

— Не беспокойся, я нашел бы способ разговорить и немого… или, может, тебе НАДО было, чтобы он умер ДО ТОГО, как я начну задавать вопросы ТВОЕМУ повару?

— Что?! Ах ты, проклятый сын…

— А не заткнуться ли вам обоим?! Голос Грона подействовал как обычно, заставив спорщиков мгновенно умолкнуть и повернуться к командиру в ожидании приказаний. Грон задумчиво соскреб шматок соуса с правой щеки и в данный момент как раз снимал пробу.

— А ты был прав, Тамор, он был очень неплохим поваром. Франк вскинулся:

— Грон, ты что?! Это, может быть, яд… Грон рассмеялся:

— Да нет, ребятки. Когда Тамор рассказал, КАК готовит мясо его новый повар, я понял, ЧТО он собирается сделать. — Он кивнул на мясо. — Он собирался нас отравить, все так. Но подумай, где твой повар мог бы взять хорошего яда? А то, что было под рукой, требует больших концентраций и неминуемо портит вкус блюда. И потому накормить нас этим в достаточной мере — нереально. Так что у него был один выход. — Грон с иронией посмотрел на Франка, перевел взгляд на адмирала, словно приглашая сказать вслух совершенно очевидную вещь. И тут Тамор со всего размаху засветил себя по лбу:

— Ах Щеровы яйца! Кухарка же рассказывала мне, что он хранит кожу и потроха тримаглов в стеклянной амфоре с притертой пробкой!

Грон согласно кивнул:

— Что и следовало доказать. А характерный привкус этой отравы отлично маскируется вином. Вот тебе и мясо в вине. — Он повернулся к Франку: — Что же до того, чтобы разговорить немого, то, увы, в ЭТОМ случае все наши старания были бы бесполезны. — Грон подошел к трупу и легонько пнул его ногой. Тело перевалилось на спину. — Видишь насечки на виске?

Франк наклонился над трупом, внимательно посмотрел на насечки, потом распрямился и обратил вопросительный взгляд на Грона.

— Это знак секты калфов. Они промышляют тем, что подбирают беспризорников на рынках и делают из них вышколенных и преданных слуг.

— Немых?

— Не обязательно, но если таково будет желание заказчика… Так вот, этих ребят обучают… вернее, даже дрессируют в духе абсолютной верности хозяину.

Франк хмыкнул и открыл рот, явно собираясь что-то сказать, но Грон его опередил:

— Причем это обучение построено на методах болевого принуждения. Поэтому их очень сложно принудить к чему-то болью. Потому-то они так и преданы своему хозяину, что его появление означает для них освобождение от боли. Ну, почти… но это не имеет почти ничего общего с тем что им приходится терпеть В ПРОЦЕССЕ дрессировки.

Франк закрыл рот. Минуты две они молчали, затем Грон вздохнул, еще раз провел рукой по щеке, счищая остатки соуса, и тихо произнес:

— Ладно, прикажи слугам прибраться, а мы пока пройдемся. Пора обсудить, как мы будем разгребать все то дерьмо, что вот-вот посыплется на наши уже седые головы.

— МЫ?! — Франк удивленно покосился на Тамора, затем перевел взгляд на Грона.

Тамор усмехнулся:

— А ты так и не понял, почему я тогда так быстро успокоился после отставки? Просто на следующий день Грон объяснил мне, зачем ему нужен опытный, заслуженный и СИЛЬНО ОБИЖЕННЫЙ адмирал недалеко от Эллора.

Служанка последний раз провела вычурным костяным гребнем по волосам и, отступив на шаг, окинула свою работу придирчивым взглядом. Толла чуть повернула голову и, не отрывая взгляда от тонкого серебряного зеркала, сначала чуть опустила, а затем немного вздернула подбородок. — Спасибо, Линкимета, все хорошо.

Служанка с сомнением качнула головой, снова окинула прическу Толлы цепким взглядом, сделала шаг вперед, еще раз провела гребнем над левым ухом, но потом все-таки поклонилась и выскользнула в коридор.

Толла улыбнулась. У нее было всего три служанки, но каждая из них была упряма и безапелляционна, как судья на гонке колесниц. Однако свои обязанности все три знали просто блестяще, а уж выполняли прямо-таки самоотверженно. А когда Толла попыталась хоть немного утишить их рвение, заявив, что ей уже не семнадцать, у нее взрослые дети и она вполне имеет право не тратить больше столько времени на свой внешний вид, Линкимета, старшая из трех, строго ответила: «Благородная госпожа, народ знает вас под именем Прекраснейшей, и вы не вправе разочаровывать свой народ». Причем это было сказано таким тоном, что со стороны могло показаться, что если особа, именуемая Прекраснейшей, еще раз заикнется о чем-либо подобном то Линкимета просто отшлепает ее по мягкому месту.

Толла еще раз окинула взглядом результат почти часовых мучений и признала, что они того стоили. Морщинки в уголках глаз и у губ были практически незаметны, седые пряди у висков укрыты в ее еще густой гриве, а их корни тщательно задрапированы локонами, волосы на затылке убраны в причудливый хвост, подчеркивающий все еще стройную, без складок шею. Поднявшись с низкой табуреточки, Толла повернулась и, слегка отставив ногу, чуть прогнулась в пояснице, так чтобы платье обрисовало высокую и еще упругую грудь и тяжелые, но изящные шары ягодиц, а потом тихонько рассмеялась. Да, она еще Прекраснейшая. И не только в глазах Грона. В конце концов, ее неуемный любимый муж чаще всего видит ее уже ночью, когда теплый сумрак, слегка подсвеченный огоньками свечей и масляных ламп, скрывает пороки и оттеняет достоинства. Впрочем, она твердо знала, что, даже если бы у нее была всего одна нога и не было бы передних зубов, она все равно осталась бы для него Прекраснейшей. Их связывало слишком многое, чтобы этому многому могли помешать какие-то чисто внешние недостатки. Толла, конечно, не исключала, что в своих многочисленных странствиях он мог согреть постель и какой-то другой женщине, но твердо знала, что он все равно вернется к ней, обнимет ее своими сильными руками, вдохнет запах ее волос и совершенно счастливым голосом произнесет: «Ну вот, малыш, я и вернулся». И эта уверенность была самой главной опорой и основным смыслом ее жизни. А то, что она базиллиса самого могущественного государства Ооконы… что ж, не может же в жизни везти во всем и всегда, и каждому приходится нести свою ношу.