Игорь Черный - Никого над нами

О войне той страшной, о храбрости казачьей, об удали русской — много чего сказано. А вот был среди войска нашего один старый сотник — от боя не бегал, при штабах не терся. За сороковник уже — наград полна грудь, да, видать, пуля и меж крестов георгиевских дырочку нашла.

Вынес его умный конь, подхватили товарищи верные, перевязали, да с тяжелой раною, по приказу атаманскому, из похода домой и отправили. Ну а для ухода медицинского, да чтоб в пути не скучно было, подарили ему казаки гарем!

Маленький такой, компактный — в три жены, у мурзы турецкого отбитый. Вроде сотнику то и без надобности, однако ж и друзей боевых отказом обидеть грешно — от души старались люди. Взял подарок. Вот о том и сказка будет…

Едет он домой в телеге новенькой, вокруг девки молоденькие, симпатичные хлопочут — брови сурьмленные, шаровары зеленые, платьица тонкие, голоса звонкие, прикрыты вуалями, но кажная с талией! То исть хоть поглядеть, а уже приятно.

Заботятся о сотнике, перевязки меняют, по пути пловом потчуют, сладости восточные в рот суют, танцами чудными, с пузом голым, развлекают — плохо ли?! Вот и попривык казак, расслабился, важным мужчиной себя почувствовал.

Да тока рано ли поздно ли, а добрались они с гаремом до станицы родимой. К ночи в ворота стучат, в хату просятся, а в хате, вот те на, не кто, а — жена!

Не какая-нибудь турчанка дареная, а супруга законная, православным обычаем венчанная, перед богом и людьми единственная! А ну как объяснениев потребует? Виданое ли дело: трех жен привести, когда и своя-то жива-здорова?! Неаккурат чегой-то получается…

Ну сотник с порога — руки в боки, кулаком по столу, каблуком об пол. Кто, мол, хозяин в доме?! Казачка с ним не спорит, гостей в горницу приглашает, накрывает стол, идет баньку топить. Сотник перекрестился тайком, думает, свезло-то как, от какого скандалу избавился, на всю округу шум быть мог. Взял он бельишко чистое да в баньку с дороги, а жена евоная рукавчики засучила и всему гарему говорит:

— Значица так, девоньки, сидите-ка вы в хате, я с супругом нашим сама, полюбовно потолкую. А кто с сочувствием полезет, уж не обессудьте, рука у меня тяжелая.

Ну средь мусульманок дур ни одной не оказалося, а чтоб кучно, всем коллективом казачку завалить, энто им в голову не стукнуло. Бабья солидарность, она — штука тонкая, тут кажная сама за себя. Смирно сидят, бублики едят, чаем балуются, меж собой не ревнуются, шушукаются негромко, результату ждут.

А жена сотникова в предбанничек голову сунула да и вопрошает тоненько:

— Чего изволит муж и господин наш?

Казак в пару ниче разглядеть-то не может, на полке разлегся голым задом вверх и просит вальяжно, протяжно да важно:

— Ты, что ль, Зухра? Давай-кася, спину мне намни, массажем турецким, негой иранской, умением редким, пальчиками знающими…

— Слушаю и повинуюсь, — супруга ответствует да как кинется на мужа.

Коленом меж лопаток прижала, весом придавила и ну ему кулаками под ребра совать! А рука у ей работой домашней набитая, мозолями изукрашенная, силой не обиженная, характеру станичного, не баба забитая, крестьянская — вольная казачка, так-то! Взвыл сотник, да поздно. Покуда вырывался, немало синяков словил да плюх откушал.

— Пошла прочь, дура обзабоченная! Талактебе боком в ухо, надо ж, как изобидела…

Ну жена его прыг в сторонку, за дверью схоронилась, слезами изобразилась да вновь голос тянет, а сама так и манит:

— Что изволит муж и господин наш?

— Ты, что ль, Нурия? Водички подай, измяла меня злая Зухра, как медведь резинову клизму! Плескани-кась, холодненьким на облегчение…

— Слушаю и повинуюсь!

Казачка и рада, ей того и надо. Полну бадью кипятку черпанула да мужа и поливнула. Ох и реву было, ох и мату!..

— Пошла прочь, дубина минаретная! Совсем стыд растеряла, талак тебе, чтоб и духу не маячило…

Жена сотникова скулежем скулит, задом пятится, а сама довольственная — хоть бы рожу платком занавесила, а то светится весело! За дверью скрылася да вновь речи заводит:

— Что изволит муж и господин наш?

— Ты что ль, Гульнара? Зайди хучь пятки почеши, а то Зухра с Нурией совсем с ума-разуму спрыгнули…

— Слушаю и повинуюсь!

Вбежала казачка, парку подбавила, да, не теряя времени полезного, как секанет мужа-то драным веником по пяткам! То-то больно, то-то обидственно, а ить и не встать, не ступить, не догнать мерзавку…

— Пошла прочь, крокодилка кусачая! И тебе талак, чтоб в гробу я весь ваш гарем видывал, в шароварах пестрых, а тапках однотонных…

Отругался, отплевался, отшумел старый казак, кое-как себя в норму ввел, впредбанничеквышел, атам…

Стоит навытяжку супруга верная, в зубах подол держит, в левой руке стакан водки, в правой — огурец на вилочке! Тут-то и понял сотник, что любезнее жены родимой ни в одном гареме не сыскать, ни по каким параметрам не выровнять. Расцеловал он ее в щеки алые, да в обнимку из баньки и вывел.

Уж о чем они остаток ночи речь вели, про то нам неведомо. А тока наутро построил сотник гарем турецкий и честную речь перед ними держал:

— Виноват я, дурень старый, на молодую красоту глаз заприветил, вас обнадежил, самого себя на всю станицу шутом гороховым изрисовал. Простите, коли можете. Отныне ни одну из вас из хаты гнать не посмею — слово даю честное, казачье. Кажную законным браком замуж выдам! Отныне вы мне — дочки, а я вам — отец!

Да и жена сотникова мужа поддержала — не одной соседке язык брехливый оторвала, не одному парню хамоватому подзатыльников надавала, ровно дочерей родимых турчанок лелеяла, сама замуж выдавала, сама и внуков нянчила.

Так вот по сей день у казаков астраханских незазорно татарские али турецкие корни иметь, никто никого раскосыми скулами не попрекает, слились все крови в одну реку.

На том и город стоит, и люди его, и веротерпимость, и всякое человеколюбие! А началось-то все, с одного старого сотника с молодым гаремом…

Было энто у нас на Волге, под станицей Красноярскою. Раз поутру, на ерике малом, при песочке ласковом, казак коня купал. Ну коли кто про лето астраханское наслышан, тот знает небось, что и поутру солнышко печет-жарит немилосерднейше, тока в водице студеной и отдохновение.

Сам казак молодой, в левом ухе с серьгой, сложением обычный, усами типичный, смел да отважен, но нам не он важен. Разделся, значится, парень, до креста нательного, форму под кустик аккуратно складировал, да и повел коня на мелководье водицей плескать, брызгами радовать.

А покуда он сам купается, нужным делом занимается, шел вдоль бережку натуральнейший черт. Шустрый такой, сюртучок с иголочки, брючки в елочку, стрекулист беспородный, но как есть — модный! Глядь-поглядь, видит, казак православный коня в речке ополаскивает.