Эдуард Тополь - Астро. Любовник Кассиопеи

Вдохнув этот какой-то обновленный, словно стерильный воздух, я подождал несколько секунд, потом осторожно поднялся на сиденье и со страхом посмотрел в небо. Сияющий Межпланетный Циклопический Диск — такие аппараты нельзя писать с маленькой буквы — стремительно удалялся. Я выдохнул и осторожно нажал кнопку стартера. Машина, слава богу, завелась без проблем. Теперь можно было вздохнуть почти свободно. Я вытер холодный пот со лба и посмотрел на дверцу бардачка. Что там могло шуршать?

Медленно протянув руку, я открыл его. Вроде бы все на месте — и DVD, и «Беретта». И только когда я достал «Беретту» и открыл магазин, я понял, что случилось. Все донышки патронов оказались аннигилированы. Понимаете, они просто исчезли, ведь аннигиляция — это, грубо говоря, превращение материи в энергию.

И теперь я понял, что происходит и почему на всем пути от Грин-Бэнка я не видел в небе ни одного самолета и вертолета. Перед тем, как совершить посадку на Землю, эти пришельцы методично сканируют всю планету и аннигилируют не боеголовки, не ракеты, не снаряды и не пули, а стартовые механизмы и порох в капсулах взрывателей любого калибра — от новейших крылатых и баллистических ракет СС-40 до пятимиллиметровых пуль.

Сколько раз им нужно облететь вокруг земли, чтобы покрыть ее всю этим сканирующим зеленым лучом? Только после того, как они лишат нас всего воздушного транспорта, а также химического, огне-и ракетострельного оружия, они уже в полной безопасности совершат свою посадку.

Сегодня кадры видеосъемки приземления космического корабля пришельцев в Голливуде, то есть на самых высоких холмах Лос-Анджелеса, стали уже такой же историей, как в прошлом веке кадры с первым прилунением «Аполло». С той только разницей, что прилунение «Аполло» было минутой торжества всего человечества, а приземление пришельцев было минутой нашего позора и бессилья.

Не мы, люди, снимали и транслировали на телеэкраны всего мира спуск к Земле исполинского корабля инопланетян, и не с нашей, земной точки зрения велись эти съемки, а они, пришельцы, неизвестным нам способом транслировали на все наши земные телеканалы свою, со снижающегося корабля видеосъемку. И весь мир увидел, как, сметенные плазменным вихрем под днищем их медленно опускающегося звездолета, буквально в пыль превращались голливудские киностудии, павильоны, склады, операторские краны и вообще все, что было построено на Голливудских холмах за последние сто тридцать лет. Роскошные дворцы и виллы Беверли-Хиллз и Вестсайда, Голливудский бульвар и Вайн-стрит, в тротуары которых вложено 2 600 звезд с именами знаменитостей, особняки Малхолланд-драйв, Лаврового Каньона, Бульваров Кахуенга и Бархама и целые голливудские города Бербанк и Глендейл — все, все, чем так гордились киношники и что было вожделенной мечтой миллионов киноманов всего мира, — все это в считаные минуты было аннигилировано вместе с теми упрямцами или инвалидами, которые не смогли или не захотели оставить свои жилища.

«Н-1» опустился на абсолютно голую, как ладонь, землю, где еще вчера проживали 300 тысяч человек.

300 тысяч!

Вам когда-нибудь приходилось бежать с того места, где вы родились и которое ваши предки поливали своим потом и защищали ценой своей жизни? Когда мне исполнилось десять лет, отец показал мне пожелтевшую фотографию 1908 года, наклеенную на старинный серо-желтый картон. На ней посреди абсолютно пустой и выжженной прерии странные взрослые люди в грубой холщовой одежде и их босые дети стояли у огромного вертела, на котором жарилась половина туши бизона. Позади была видна какая-то жалкая лачуга, а рядом с костром стоял крепкий нечесаный мужик в длинном мясницком переднике, с ружьем на левом плече и большим ножом в правой руке. «Это твой прадед, — гордо сказал мне отец. — И это наше первое ранчо! Запомни это!» Здесь, в Лос-Анджелесе, не было в то время даже бизонов. До конца девятнадцатого века на Голливудских холмах росли только цитрусовые деревья, и лишь когда тут открыли нефть, сюда пришла железная дорога, городская жизнь и вся баснословная роскошь нашего кинематографа. Но теперь триста тысяч человек, которые родились здесь и чьи недавние предки своими руками создали этот город, — все они стали беженцами или просто погибли. Триста тысяч!

Я не знаю, в каком муравейнике может быть такое количество муравьев, но я знаю, что эта стерва FHS-77427 с такой же легкостью раздавила Голливуд, как слониха своей ступней может раздавить муравейник.

На высоте ста сорока метров от земли эта «Н-1», эта гигантская летающая шайба величиной с треть Голливуда, застыла совершенно неподвижно, и вместе с ней в ужасе застыл весь мир.

Затем медленно, очень медленно эта шайба стала вращаться вокруг своей оси, словно озираясь по сторонам сквозь свои глухие — во всяком случае, для нас — стены. Повернувшись на 360 градусов, она остановилась и целую минуту висела, не шевелясь и без всяких признаков жизни.

А потом…

Нет, это почти неописуемо, и я призываю на помощь Мориса Метерлинка, бельгийского писателя, которым я зачитывался на авианосце «Джон Кеннеди» между вахтами и дежурствами у радара, а порой и во время них. Я вспомнил его «Жизнь пчел», которая меня потрясла:

«В то мгновение, когда дается сигнал, все двери улья открываются одновременно внезапным и безумным напором, и черная толпа [пчел] вырывается оттуда или, вернее, бьет оттуда двойной, тройной или четверной струей — прямой, напряженной, вибрирующей и непрерывной, которая тотчас же расширяется в пространстве сетью звучащей ткани из ста тысяч волнующихся крыльев. В течение нескольких минут эта сеть носится над ульем… Наконец, один ее край подымается, другой опускается, все четыре угла этой мантии соединяются, и, подобно ковру-самолету, мантия проносится над горизонтом…»

Метерлинк был поэт и романтик, он раскрасил прозу пчелиной жизни своим литературным даром. Но переведите это радужное впечатление в черно-белый фильм ужасов «Птицы» Альфреда Хичкока или менее известный фильм «Мухи» о нашествии мух на Нью-Йорк, и вы получите то, что мы все увидели на телеэкранах. Неподвижно провисев в воздухе целую минуту, «Н-1» вдруг открыл (распахнул) свою плоскую крышу, и оттуда «внезапным и безумным напором» «двойной, тройной или четверной струей — прямой, напряженной, вибрирующей и непрерывной» взлетел над Лос-Анджелесом гигантский рой двухметроворостых гуманоидных особей в черных закрытых шлемах-колпаках и зеленых, как госпитальные халаты, комбинезонах. Кажется, в начале своего рассказа я сказал, что экипаж космического корабля не может насчитывать сто тысяч членов. Так вот, я был неправ! Этих пришельцев было больше! Они тучей вырвались из своего межпланетного улья, и вот уже эта черно-зеленая мгла «сетью расширяется в пространстве… в течение нескольких минут сеть носится над ульем… и подобно ковру-самолету, уносится к горизонту…»