Владимир Свержин - Трактир «Разбитые надежды»

Эта книга была необычной. В ней было совсем немного слов, зато картинок — аж захватывало дух. Синее-синее небо, такое высокое, что казалось бездонным. Ученик Старого Бирюка не мог поверить глазам. Даже в те редкие дни, когда серая дерюжина облаков не висела, касаясь Гряды, небо казалось едва голубым, словно проглядывающие под кожей вены. А здесь — огромные белые дома, окруженные зеленью раскидистых деревьев, широкие дороги, странные разноцветные повозки, улыбающиеся лица, какие-то очень красивые строения. Над некоторыми виднелись кресты, над некоторыми полумесяцы.

— Вот, смотрите, — она указала на одну из широких дорог. — Это наша улица. Вот мост, а это — наш дом.

Леха поглядел на нее с сомнением, прикидывая, что, должно быть, оранжевый туман сильно повредил мозги предков этой несчастной. Как только можно представить, что этот высокий, в целых пять этажей, домище может быть норой в холме, поросшем серполистом? Он собрался было оборвать поток несусветной чуши, когда взгляд его пал на мост. Воин медленно выдохнул через сжатые губы. Ну да, количество и форма устоев те же. Значит, распадок между холмами — это улица?! А сами холмы — ушедшие под землю дома?!

— Не может быть, — прошептал он, словно прогоняя невероятную очевидность.

— Как тебя зовут? — спросила опешившего воина смелая чешуйчатая.

— Лешага, — не отрывая взгляда от картины, буркнул тот.

— А меня Зарина. — Она улыбнулась, оскаливая ряд клыков, которые смотрелись довольно устрашающе на покрытом темными чешуйками лице.

Лешага перевернул еще несколько страниц, а затем вдруг, неожиданно для самого себя, похвастался:

— У меня тоже есть картинка.

…Память вернула его на несколько лет назад. Вершина Гряды, продуваемая ветрами, мечущиеся языки костра в выдолбленной, буквально выцарапанной яме. Над огнем можно хоть немного согреть руки, заставить кровь прилить к пальцам, дальше ее уже проще разогнать по телу. Прыгай, кувыркайся до изнеможения, отрабатывай с Михой технику схватки без оружия. Так и голод унять легче, и согреться. Но к концу третьего дня голод уже кишки в такой узел завязывает, что куда там прыгать — встать сил нет. А не встанешь — окоченеешь. Как поднимались — и сам не мог понять.

Четвертая ночь подкралась на мягких лапах, так, что и не заметили. Да они уже ничего не замечали. Понять бы, в каком мире находишься. Словно нет ни Гряды с ее длинной, узкой, будто коровий язык, вершиной, ни ветра, пронизывающего до костей. Ничего. Леха пытался вернуть сознание на землю, даже руку почти сунул в огонь, но все впустую. Не понять уже, где верх, где низ. Мир вокруг качается, зыбкий, полный неясных пляшущих теней.

Леха видел себя окруженным какими-то незнакомыми людьми, все они смотрели на него, указывали пальцем, но не прикасались. Иногда протягивали руку, и он чувствовал, как чуть заметно колеблется воздух. А затем людей сменили чудовища, иногда знакомые, вроде огромных псов, иногда и вовсе ужасные, каких в прежнее время он и представить себе не мог. Стоял тогда, не шелохнувшись. Вокруг щелкали пасти с длиннющими клыками, шипели змеи, и яд стекал с их зубов; сгущавшиеся из мрака десятипалые мохнатые лапы тянули к нему острые когти, а он все стоял, не двигаясь, неведомо как сообразив, что сейчас лечь или даже сесть — это сдаться. Тогда-то все эти клыки, ядовитые зубы, когти, клювы вонзятся в него и растерзают в единый миг.

И он стоял, чувствуя, как, изгоняя накативший было страх, из глубины сознания поднимается неистовое радостное возбуждение. Какими смешными и нелепыми показались ему вдруг эти призрачные хищники. Он хохотал, и смех его эхом отдавался в равнине. И в этот миг появился он: крылья его в размахе были уж никак не меньше Лехиного роста, пучки длинных перьев над выпуклыми глазами, крючковатый, точно стальной, клюв, загнутые когти на коротких лапах. Обмерший в первый миг юноша сам не понял, почему обрадовался новому видению, шагнул навстречу ему и почувствовал, что птица как будто с размаху врезалась в него и… слилась с ним воедино. Он скрючился от острой боли, точно кто-то, проникнув внутрь него, начал по-хозяйски обживаться, расчищая себе место. Боль пронзила каждую клеточку, каждый нерв. Леха взвыл. И вдруг чья-то сильная рука встряхнула его за плечо.

— Очнись, Лешага! [2] Лешага — местное название ушастого филина на севере России. Этимологически также связано с именем лешего. — рядом как ни в чем не бывало стоял хмурый, как обычно, Старый Бирюк. — Чего скулишь? — и, словно забыв о воспитаннике, пошел дальше к стоящему на четвереньках Михе. — Вставай, Бурый!

Тот обвел вершину ошалелым взглядом, словно недоумевая, как вообще здесь очутился.

— Вот, — Старый Бирюк ткнул пальцем в два узелка, лежащих у кострища. — Там лепешки и мясо. Только ешьте по чуть-чуть, иначе кишки в узел завяжутся. Вода во флягах, выживете. Попусту не плещите. — Он повернулся, собираясь уходить.

— А мы? Что нам делать? — спросил Лешага, отчего-то вдруг ощутив, что прежнее имя кажется ему глупым детским прозвищем, что оно теперь связано с ним не более, чем опавшая листва с голым деревом.

— Ступайте, — буркнул Старый Бирюк. — Мир широк, вы готовы по нему идти.

— Но как же?.. — начал было ученик.

Старый Бирюк остановился, точно предвидел вопрос.

— Что мог, я передал. — Он вдруг подошел к замершим в ожидании юношам. — Вот, смотрите. — Он вытащил из-за пазухи кожаный мешочек и достал маленькую картинку в видавшей виды жестяной рамке. На фоне заснеженных гор в светлом дворе неведомого роскошного здания, выставив одну ногу вперед, летел человек в небывало яркой одежде. Другие люди, облаченные так же, смотрели на него с почтением, сжимая в руках диковинное оружие. На постаменте из желтоватого камня, полная молчаливого величия и покоя, красовалась высеченная фигура какого-то странного человека с длинными ушами. — Мой учитель передал мне эту реликвию, выпуская в свет. Теперь я — вам. Это Шаолинь. Там живут мудрые люди, они знают и умеют куда больше моего. То, что я смог узнать и передать — лишь капля осеннего дождя в сравнении с озером их познаний. Найдите их. Я не смог. Все.

Лешаге показалось, что голос Старого Бирюка звучит как-то необычайно мягко, точно и не наставник, а отец говорит с ним.

— Ну, что застыли? Ступайте!

— Вот, это Шаолинь. — Лешага, замявшись, расстегнул ворот защитного костюма и стащил с шеи висевшую на шнурке реликвию.

Зарина поглядела на протянутое сокровище. Он сам недоумевал, зачем показывает чешуйчатой сокровенный дар учителя.

— Я знаю, — вдруг произнесла женщина, глядя на него.

— Знаешь? — у Лешаги перехватило дыхание.

— Да. У нас есть книга о нем. Только она на другом, непонятном языке. Погоди, я сейчас принесу.