Глеб Бобров - Украина в огне

— Испустил зловонный дух… — констатировал как никогда разговорчивый сегодня Антоша. Надо будет выяснить вечерком, чего это он такой веселый. Узнаю про травку — глаз на жопу натяну!

— Жихарев! Давай, Юра, — сюда… — Когда взводный-один залез на броню, спросил: — У тебя там нигде, случаем, не завалялось заветной фляжки?

Икона моих волкодавов, как показалось, впервые за день широко улыбнулась и, прикусив высунутый краем кончик языка, подмигнула уже ныряющему в десант понятливому Гридницкому:

— Обижаешь, командир… Ща — сделаем!

Разжогин сегодня с самого утра сам не свой. Несколько раз перебил спокойный рассказ Деркулова, а потом и вовсе, зажав раздражение в кулак, выключил аппаратуру…

— Кирилл Аркадьевич, еще раз… Следствие не интересуют ваши политические воззрения и личные обоснования совершенных вами преступлений. Пожалуйста, сухо и конкретно — исключительно по обозначенным темам.

Нагубнов, с интересом поглядывая на обоих, улыбается, но в ситуацию не вмешивается. Лишь чуть более сощурился, чем обычно.

— Одно от другого неотделимо, Анатолий Сергеевич. Для вас — преступления. Для меня — решение поставленных задач.

— Неправда! Вы ни разу, как свидетельствуют материалы дела, не получали прямого недвусмысленного приказа на все ваши геройства… — Разжогин выдержал неуловимую паузу… — Международный Красный Крест считает перечисленные мною деяния — преступлениями. События под населенным пунктом Новобулаховка — один из многих параграфов предъявленных вам обвинений. В связи с этим потрудитесь излагать — по сути и не включая в фиксируемый материал ваших личных событийных оценок и присущей вам пропаганды украинофобии.

Деркулов как-то нехорошо улыбнулся и чуть наклонился к микрофону…

— Анатолий Сергеевич, я специально для вас попытаюсь найти понятный и юридически очень точный, образный ряд — чтоб позиции яснее стали…. Проблема в том, что у меня с вами базисы разнятся — до несводимого. Посему для полковника Разжогина война — это деловая утренняя прогулка образцового и, что важно, принципиально правильного по жизни красавца в чистеньком накрахмаленном берете, с циркуляром в зубах и пошаговой инструкцией в руке. Он бодро идет навстречу Победе, по-писаному исполняет мудрые приказы и, попутно, спасает от врагов отчизну и сограждан. Утрированно, но примерно так. Для меня же война — это когда три дня не спавший, отупевший от голода, насквозь простуженный и хрипящий ублюдок в грязных и завшивевших, вонючих обмотках выползает из ледяной ямы в промозглую зимнюю ночь и, спотыкаясь в грязи на обмороженных ногах, творит такие мерзости, что содрогаются небеса и у ближних — кровь стынет; и лишь хрипом, свистом застуженных легких, грязным матом он, харкая кровью, выполняет свое предназначение и исполняет свой собственный, запомните, уважаемый, — собственный! и ничей более! — долг солдата. И при этом — не спасая ни себя, ни страну, ни мир. Вот это война, мать вашу! Понятно объяснил? И не надо меня грузить, блядь, всякой сопливой блевотиной о правилах боя, общечеловеческих ценностях и вселенском сострадании. Яволь?!

— Хорош, брэк! Закончили на сегодня! — Павел Андреевич, всем своим видом показывая, что пререканий не потерпит, гранитным обелиском поднялся со своего места.

Напарник, помедлив, осадил: потушил взор и перевел взгляд на свои папки. Лишь кирпичный румянец пятнами на щеках да стремительные движения, чуть быстрее обычного, выдавали бушующую внутри бурю.

Деркулов опустился глубже в стул, как бы чуть осел в себя самого и внимательно, словно перед рывком, отслеживал свертывание техники. Наверное, пожалел сейчас Анатолий Сергеевич, что с этим арестантом почему-то работают без наручников. От внезапно отяжелевшего взглядом, развалившегося в каких-то трех шагах напротив задержанного ощутимо исходила животная угроза.

Закончив недолгие сборы, полковник встал, одернул форму и, не прощаясь, вышел на улицу…

— Полегчало?

— Да пошел он, Павел Андреевич… Он мне в последние дни Ваню-базарного из моего детства чем-то напоминает… Был у нас такой деятель в городе. Рослый и быковатый дегенерат. Каждое утро, как на работу, приходил на центральный рынок, становился на главном въезде со стороны колхозных рядов и начинал разруливать. Причем слышно его было даже возле кинотеатра «Россия». К середине дня, гоняя кнутиком собачьи стаи, ходил по рядам и полоскал народу мозги. Как сейчас помню его вытертый и насквозь просаленный брезентовый фартук, натянутый, с ушами, беретик с пимпочкой на макушке, линялый до светлой синьки халат и кирзовые сапоги с обрезанными голенищами. К закрытию — наедался в сисю и валился тушкой под первым попавшимся бетонным столом. Только храп стоял на всю ивановскую да ниже копчика сияла голая задница с вечно сваливающимися штанами. Базарный люд на него никакого внимания не обращал, но, видать, исправно подкармливал, и «народный директор» годами неизменно командовал парадом. Вот и Разжогин такой же: движений много, а с оргазмом — никак. Как у вас в конторе эти ходульки пластмассовые только дорастают до таких чинов?

— Не в Толике дело, Кирилл Аркадьевич, а в тебе. Захотелось отвязаться?

— Да так, спортивную злость терять не хочется. Хоть на плюшевых зайчиках порезвиться.

— Он не плюшевый… И не зайчик вовсе. Получил бы приказ сломать — ты только крякнуть успел бы. Поверь! Нашел на ком тренироваться… — Нагубнов словно выпустил из себя часть воздуха, сжался немного — потерял чугунной мощи чуток… — Ты, кстати, каким спортом занимался — кроме борьбы, ясен пень.

— Чем вольняшка-то не угодила?

— Уши дулей наизнанку вывернуты. За версту видать. В середине девяностых ваши, киевские, чуть пластырем не заклеивали свои мятые лопухи, чтоб под ментовский отстрел не попасть… Да и, знаешь, когда два потных мужика друг по дружке ползают… — Полковник военной прокуратуры нехорошо улыбнулся и тут же, погасив сарказм, серьезно продолжил: — Так чем еще занимался?

— Целевая стрельба из СВД по лицам мусульманской национальности…

Нагубнов даже завис на мгновение. Пытаясь собраться, на полном серьезе невпопад спросил:

— И как — успешно?

— Все еще жив, если вы заметили…

— Ха! — Павел Андреевич откинулся на своем стуле, с веселым интересом рассматривая собеседника. — Остряк… Хорошо, давай без подколок! Пока чайку заварю, расскажи, без протокола, что ты с докторами не поделил?

Вздрагивая на ухабах, «шестьдесят шестой», прорезая фарами снежную завереть двумя светящимися кругами — в толстый зад, подгоняет наш БТР. Полет в сплошном потоке белых пушинок. Никак не могу привыкнуть к езде Гусланчика. Казалось бы, все нормально — отлично водит, аккуратно, но — не Педалик, как ни крути.