Глеб Бобров - Украина в огне

— Ну, что ты, скотоебина, язык в жопу засунул? Давай, ссука: открой хайло и отрыгни хоть что-то… Напоследок! еще разок твой базар гуммозный услышать: согреет, по жизни, что я такого живоглота — приборкал!

Сяве не до разговоров… Пару раз схлопотавши стволом меж лопаток, оглушен стремительным навалом. Весь прибитый, потерянный. Франтоватая белая пляжная кепочка послевоенного московского хулиганья на ухо съехала. Где он такую только надыбал? Их с семидесятых на улицах не видно… Очередной тяжелый Жихарев подзатыльник и — вовсе упала. Затоптали…

— Так что, гнида, — пасть откроешь или так всем назло и подохнешь, зубов не разжимая? — Повернул голову, обращаясь к стоящему возле Гирмана Ильясу: — Жихарев, а ну-ка — добавь паскуде жизни…

«Взводный-раз» такие вещи — влет хватает. Пока Салам, соображая, «чего бы это значило?», клонится вперед, Юра дергает рукой в сторону одного стоящего позади Сявы «мышонка» и тут же, мелькнув невесть откуда вынырнувшей саперной лопаткой, падает на полный присяд. Вместе с ним, гильотиной, на стоптанный кед правой ноги рушится и стремительный пятиугольник. Сява, нагребая полную грудь, рвет в растяге побелевшие губы, выкатывает моментально опустевшие молочные глаза и, задыхаясь криком, валится на руки «мышатам». Полуотрубленный резиновый нос тапка на инстинктивно задранной ноге свешивается вниз, криво перегибается и роняет из сочащей красным прорехи три похожих на раскормленных опарышей пальца.

— Пидорасы всей страны знать кайло в лицо должны! — вдруг выдает Антоша. Мои архаровцы в голос хмыкают. Чем досадил этот отставной урка их командиру, они даже не догадываются… Да и по-хорошему не хотят знать. Раз спустил свою псарню, значит, знает — «за что». Заработал, видать, чувачок — на всю катушку…

— Ты не ссы! Мы тебя, еблан ушатый, в цинковый гондон мигом пристроим. Даже помучиться как следует не успеешь, тварь… Как те — помнишь?! Беженцы! Из кого ты души вынимал. Вспоминай теперь, падаль!

В полуобморочном состоянии пойманный обводит округу ополоумевшим, слепым взглядом. Наверняка нас видит, да только до сознания картинка вряд ли доходит. Не иначе, Юра перестарался… а может, и притворяется, урод.

Из движения по правую руку гремит начальственный окрик:

— Что здесь происходит?!

Поворачиваюсь. Еще более запыленный, чем добровольцы, незнакомый мужик моих лет с зелеными звездами майора на замызганной полевой форме. В тридцати метрах за ним, у обочины, стоит джип неузнаваемой марки, со срезанным автогеном верхом. Где-то я его видел, но где — не припомню.

— Мародера казним, а что?

— Отвечайте как положено! — рявкает металлом майор… — Встать! Представиться! Доложить по форме!

Красавец! Или — дебил, из новеньких. У него два человека в машине… У меня — тридцать. В нынешнее время, под шумок, можно и под чужую раздачу попасть… Легко!

— Если кратко, майор, то пошел ты — на хер! И быстро, пока я добрый! Хочешь разговаривать — выключи, к ебеням собачьим, свое «рэ» и сам представься; а то мы штабных не дюже жалуем… — Повернулся к держащим Сяву «мышатам»: — Вы пока ордена у него поснимайте… неча тут «ходками» понтоваться!

Пацаны вмиг загнули жертву раком и замелькали саперными лопатками. На асфальт окровавленно брызнули бледные столбики с размытыми синими основаниями.

Наш суровый микрогенерал, до этого, видимо, ни разу не присутствовавший при экспресс-допросах, почти незаметно побледнел и, отдав честь, сменил тон:

— Начальник боевого планирования Лисичанской бригады майор Помясов…

Ни фига себе! Зам самого Новохатьки — начштаба у Колодия… Почему я его не знаю?! Ладно… Немного подтянувшись, буркнул в ответ:

— Деркулов…

— Что происходит? — Он даже бровью не повел. Какой парняга. А?! Умеют же иногда старшие товарищи лица не терять в любых обстоятельствах. Прибавил, в ответ, чуток тепла в голосе:

— Поймали старого знакомого. Год бегал. Главарь приграничных отморозков.

— Кирилл Аркадьевич, у нас сейчас другие…

— В курсе… — перебил я. — Но мы его забираем. Тема закрыта. Да и по-любому, майор: на кой вам нужен боец без пальцев?

Дальше можно и не разговаривать. Он понимает, что решительно не в состоянии ничего предпринять; даже испугать меня — нечем: я для него абсолютный форс-мажор. Мне же этот товарищ — вообще побоку. Хоть — здравствуй, хоть — в рыло. Был бы не из людей Богданыча — уже бы по морде схлопотал. Вон — Салам рядом набычился… этот этикеты разводить вообще не умеет.

— Предупреждаю сразу — я буду вынужден доложить о вашем самоуправстве вышестоящему командованию.

— Флаг в руки! — И, развернувшись к своим, скомандовал: — Повесить суку! — достала вся эта ботва, столько слов на одного выблядка!

Далеко ходить не надо — с двух сторон посадки. Но и сухой ветки — слишком много для такой мрази. Прямо напротив нас — убитый короб когда-то синей будки — бывший пост ГАИ на городском въезде. Сварганить удавку из ржавого обрывка троса — минутное дело.

Приговоренный, поскуливая, зажимается: стремится и внутренне, и телом свернуться в клубок. Хуй-на-ны тебе, красавчик! Ты со своей кодлой ублюдочной, женщин на асфальте распиная, давал кому в себя уйти? Вот и хавай свое же дерьмо, тварь, — лови полной грудью и раззявленным хлебальником! Жаль, времени нет — повозиться с тобой как следует… да и пачкаться о тебя, недоношенный…

Поволокли «мышата» свою очумелую куклу к ее последнему пристанищу. Замыкают Жихарев и Гридницкий… Внезапно в моей голове срастаются две разнонаправленные линии…

— Стоять! Гридня — сюда, бегом.

Леха, словно катапультой подброшенный, взлетает на броню. Взгляд — изо рта слова вырывает: «Только маякни, командир — что?!»

— Слышь, сынок, пойди-ка — оттяпай все, что у придурка меж ног телепается. Западло такому гнусу — мужиком подыхать.

Пацан растянулся в зловещей улыбке и, ничего не ответив, спорхнул с башни. Через мгновение «мышата», замелькав ножами, срывают с Сявы штаны. Леха подходит к тому в упор, ухватывает что-то левой рукой внизу, кивая на меня головой, шелестит в внезапно завывшее, перекошенное от ужаса лицо и резко — на себя и вверх — рвет правой. Вой перекатывается в животный визг. Бьющееся в руках тело доволакивают до будки и всовывают в петлю.

Мерзко… Не из-за сегодняшнего живодерства: тут как раз — нормально…

Коль уж доведется мне в аду гореть, то не за Сяву, а за вот это — «сынок». Пацаны и так у меня на всю балду подорванные, только успевай притормаживать. Так нет же, поди — еще и попалачествуй… «Сынок»!

Из толстого троса удавка — никакая. Оно и к лучшему. Не выскочил из узла и — ладно. Сява умирал медленно и, наверняка, очень страшно. Минуты три, не иначе, тело крутилось вьюном и, пачкая кровью бетон, пыталось просунуться вверх по отвесной стене. Порубленные пальцы упорно держались за никак не затягивающийся стальной ошейник. Булькающий хрип и сипение, наряду с брыканиями, выдавали мощный резерв воли к жизни. Наконец, издав низом протяжный булькающий звук, тело обвисло. На землю упала полужидкая куча. Потянуло.