Александр Афанасьев - Нет пути назад

Кстати, отличная идея. Насчет фонаря…

Он поднял пистолет и начал стрелять метров с пятнадцати. Одним из выстрелов он разбил в машине стекло. Пистолет грохотал в ночи как пугач, при каждом выстреле из дула вырывалась вспышка дурного, недогоревшего пороха. Он уже подумал, что напрасно это затеял, тем более ни с кем не согласовывая, но ответного огня не было. Последним выстрелом он разбил лампочку фонаря, та с глухим хлопком погасла.

И наступила тишина. Особенно оглушительная из-за пальбы.

Его никто не преследовал. Никто даже не включил фонарь. Вместо этого у машины едва ли не минуту что-то выжидали, потом послышался крик:

– Дреш! [33] Дреш – стой, стоять.

Если бы позволяли обстоятельства, Малек бы расхохотался. Идиоты, кто и где их вообще учил?

Потом афганцы немного опомнились. Включились фонарики, зашарили по ночному мраку – это было так же эффективно, как ловить спортивной удочкой. Шанс, конечно, есть, но промысловый трал всяко добычливей.

Потом – они догадались включить поисковую фару-прожектор и начали бессистемно шарить ею. Все это было бы смешно, если бы не одно но – это были союзники русских в стране. Те, кто должен рано или поздно принять за нее ответственность.

И искать они его явно не собирались.

Малек выругался про себя и достал из наплечной кобуры пистолет. Свой, который он привез с собой и которому доверял свою жизнь. С тех пор как оставил флот и устроился стрелковым инструктором и тренером, он подобрал себе пистолет, который можно было с равным успехом использовать как в бою, так и на соревновании, по крайней мере в стандарт-классе [34] Профессиональный сленг. Стандарт-класс – запрещены любые усовершенствования, пистолет в том виде, в каком его выпустили. Опен-класс – модифицированный, спортивный пистолет. . Таким пистолетом стал «ЧеЗет», чешский полуспортивный пистолет, полностью стальной, самовзводный, с магазином на восемнадцать патронов. Он был достаточно тяжелым, чтоб эффективно гасить отдачу, и достаточно дешевым, чтобы менять пистолет после каждых тридцати тысяч выстрелов. С модифицированным спуском он был еще и точным. Такие пистолеты покупали и носили вооруженные профессионалы, для которых он был единственным оружием, у кого оно было запасным – почти все перешли на полупластиковые, легкие.

Из этого пистолета Малек сделал еще три выстрела. Иначе они просто не сдвинутся с места.

Луч света после заминки нашел его, и он метнулся в сторону, как заяц, вспугнутый светом фар.

– Дреш, фаери мекунам! [35] Стой. Стрелять буду! – прозвучало в спину.

Ага, попробуйте…

За спиной прогрохотала очередь, прошедшая далеко от него. Затем он услышал звук заводимого мотора.

Спохватились, козлы.

Ему надо было срежиссировать вполне даже достоверную погоню, чтобы попасть туда, куда он хотел попасть.

Мощные лучи фар высветили его, когда он сворачивал. Еще одна очередь прошла мимо, попав неизвестно куда. Если афганцы начинали палить, надо было смываться…

Скачками, как заяц, он понесся по улице – надо было сделать еще один поворот, – и тут навстречу вырулил еще один пикап. Его прожектор помощнее и соединен был как бы и не с пулеметом…

– Дреш! – закричали через громкоговоритель.

Машина ехала так, что блокировала ему путь – не вырваться.

Он кувыркнулся и открыл огонь. После первого выстрела погас прожектор, после пятого – обе фары. В ответ застрочил пулемет, к нему присоединились и автоматы.

Рассудив, что афганцы побоятся отойти от машины ночью – здесь все еще верили в джиннов, – он еще раз кувыркнулся и бросился вперед. Прямо на огонь.

Выехавшая полицейская машина, преследовавшая его, попала под огонь и огнем же ответила. Это надолго…

Он проскочил мимо азартно стреляющих в ночь афганцев и побежал дальше. Пальба перебудила весь район, и это было то, что ему нужно.

– Ухти, ухти [36] Сестра в исламе. …

Он так и не понял, когда был ранен. Наверное, когда эти ушлепки открыли пулеметный огонь. Но не из пулемета – можно было и ноги лишиться. Пуля проделала длинную кровавую борозду на руке, в опасной близости от локтя, и хотя это придавало достоверности всему происходящему, все равно было хреново. Потому что он ни в чем не был уверен, а скрыться с пулевым ранением намного сложнее, чем без такового. Они могут оцепить район в поисках раненого, устроить фильтрацию, да и просто походка раненого человека отличается от походки здорового. Вот такие вот невеселые расклады. Он сам много раз был в шкуре волкодава, идущего по кровавому следу, но никогда в шкуре волка.

Вот и так довелось…

В начале улицы раздался глухой рокот грузового дизеля большого объема. Бронетранспортер.

– Помоги мне… – ему уже нечего было терять, он чувствовал, что с той стороны двери живое существо, – помоги…

Когда фара-искатель с бронетранспортера осветила проулок, дверь внезапно открылась, и он полетел на землю, сильно ударившись. Потом он уже ничего не помнил…

Пришел в себя он черт знает через сколько времени.

Было уже светло – по крайней мере, тот свет, который был в комнате, явно естественного происхождения. Было светло и больно. Он упал прямо на рану.

Дернувшись, он вскочил, скривившись от боли…

Какого хрена, где он?

Это была небольшая комната, размером примерно четыре на три, и из мебели здесь не было совсем ничего. Он лежал на тюфяке, который был на удивление теплым и мягким. Он был укрыт легким одеялом, и, кроме трусов, на нем ничего не было. Пистолет он тоже потерял, точнее, оба пистолета.

Весело.

Он начал осматривать себя и обнаружил, что ранен был не один раз, а дважды. Впрочем, оба раза не тяжело, пули не задели кость, не повредили никакие внутренние органы. Он вспомнил мичмана, с которым когда-то плыл до острова Русский, да еще ночью. Тот потом сказал ему: «Над тобой, салага, Полярная звезда горит». То же самое произошло в Лос-Анджелесе, когда вся полиция города не сумела его остановить. Казалось, что пули его просто боялись и лишь напоминали о себе.

Он осторожно поднялся. Оружия у него не было, но он сорвал простынь с тюфяка [37] Не во всяком афганском доме есть. Афганцы обычно спят без простыней. , скрутил ее в жгут, перехватил. Не веревка, но тоже сойдет.

Крадучись, он подошел к двери и толкнул ее. Та оказалась не заперта.

– Так… – сказал Араб, и голос его не предвещал ничего хорошего, – дай угадаю. В доме жила прекрасная принцесса, которая тебя спасла, и ты решил, что день прожит не напрасно.

– Да не так все… – с досадой сказал Малек.

– А как?

– Почему ты не открываешь своего лица, сестра? – вдруг спросил Малек. – Разрешено просто носить никаб, в котором открыто лицо.