Дмитрий Силлов - Кремль 2222. Ховрино

– Дай поиграть! Дай поиграть!

Пока детеныш нео восторженно вертел ты-анк в лапах, между делом отломав пластмассовую пушку, другие дети обступили прежнего владельца игрушки со всех сторон и вцепились в него.

– Дай поиграть! Дай поиграть! – требовали они, выдирая из его головы волосы, дергая за уши, выкручивая руки и ломая пальцы. Но вскоре, осознав тщетность своих попыток, обратились к приятелю-нео.

– Фрэхх, он не дает поиграть, жадина-говядина!

Детеныш нео фыркнул.

– Слабаки! Что бы вы делать без меня? А ну расступись!

Дети отошли в стороны, с почтением и восторгом глядя на Фрэхха.

Отложив ты-анг в сторону, детеныш повалил плачущего ребенка на спину, уселся ему на грудь, схватил его за уши – и без особых усилий оторвал их.

– Кому? Кому? Только одному! – прорычал он.

Один из не поделивших куклу оказался ловчее остальных и выхватил оба уха из лап Фрэхха.

– Дай мне одно! – второй любитель деревянных кукол не заставил себя ждать.

– Не дам! – закричал первый. – Фрэхх сказал – только одному!

– Дай! – возопил второй и с недетской яростью вцепился пальцами в лицо соперника, метя тому в ноздри и глаза. Хотя, почему с недетской? Шаман однажды, перебрав с веселящим пойлом, рассказывал, что в древности были среди хомо свои шаманы – кажись, психолухами их называли, или что-то вроде того. Так вот, эти психолухи утверждали, что детская жестокость – самая страшная и беспредельная. Может, не так уж они и ошибались?..

Невидимые тиски вновь сжали мозг Керза с такой силой, что ворм не удержался на ногах. Он не почувствовал боли от удара затылком о бесхозный кирпич, валяющийся на полу, – боль, идущая из глубин его головы, заглушила все остальные ощущения.

Но, похоже, кукловод решил дать ворму еще один шанс. Страшное давление внутри черепа понемногу стало ослабевать. Керз кое-как поднялся на четвереньки и пополз, сам не зная куда. Но вскоре воля кукловода заставила его принять вертикальное положение и уставиться на очередной шедевр неведомого безумца.

Снова вормы. На этот раз – вормы его собственного племени. Размахивая мечами, топорами и арматурными дубинами, соплеменники Керза исполняли неизвестный ему ритуальный танец вокруг костра, разведенного в центре обширного помещения. Заметив Керза, они на миг замерли – и расступились со странными улыбками на лицах.

Керз направился к костру. Вернее, ноги, управляемые волей кукловода, сами повели его туда. Ближе, ближе… Вот уже Керз видит чьи-то связанные тела, лежащие у огня и ранее загораживаемые танцующими соплеменниками. Кто это? Хомо?

Нет. Вормы. Трое вормов, связанные по рукам и ногам. Они поворачивают свои лица к Керзу – и последний с ужасом узнает их.

Это его родители. Отец и мать. И молодая жена, которая уже восемь месяцев носит его ребенка…

Сознание внезапно вернулось. Как и силы, и воля. Никто и ничто больше не имело власти над мыслями и действиями Керза.

Ворм закричал и кинулся к костру…

Колющая боль в ноге настигла его в метре от самых дорогих ему существ на земле. Коротко вскрикнув, он споткнулся и упал под аккомпанемент хорошо знакомого ему хохота.

Розз…

Да, это был Розз. И это его кинжал сейчас торчал у Керза в ноге. А в мозгу снова ковырялись цепкие ментальные клещи кукловода.

Первый ловчий его племени ногой перевернул Керза на спину.

– Здравствуй, друг. Моя рад тебя видеть. Еще сильнее моя рад, что ты увидеть все то, что я сделать с твой семья и твой баба перед тем, как выколю оба твоя глаз и проткну твоя мозг.

Розз! Именно таким его Керз и видел в последний раз – с кровоточащей дырой, зияющей на месте вырванного с костями лица. Но сейчас неплохо сохранившаяся нижняя челюсть двигалась в такт произносимым словам… Не может быть! С такими ранами не живут, и уж, тем более, не ходят и не говорят. Однако Розз был жив, мог передвигаться и уж совсем непостижимым образом был в состоянии говорить!

Гнев, отчаяние и ужас наполнили сознание Керза, ментально скованного по рукам и ногам. Но на этот раз боли не последовало. Видимо, кукловоду нравилось то, что происходило сейчас в душе ворма.

Нехорошо смеясь, Розз развернул тело Керза так, чтобы несчастный ворм мог все видеть в деталях.

Ускользающим в небытие рассудком Керз понимал – все это иллюзия, сгенерированная кукловодом. Но его глаза ясно видели все происходящее. И слишком четкой была картинка, чтобы быть плодом наведенной галлюцинации.

Вот Розз медленно, с диким хохотом протыкает шеи родителей Керза своим неизменным кинжалом. Вот этим же кинжалом он неторопливо взрезает живот беременной и вырезает оттуда неродившегося ребенка. Потом отгрызает ему голову, сплевывает ее в костер, словно гнилой орех. Затем жадными глотками пьет кровь, выдавливая ее из крохотного тельца… А вормы продолжают хохотать, мерно хлопая в ладоши и подбадривая Розза своими криками.

Бросив выжатый комок мяса сородичам, Розз оскалился и, помахивая своим окровавленным кинжалом, направился к Керзу.

Три шага осталось…

Два…

Один…

Розз садится на корточки, кончик его кинжала медленно приближается к глазу обездвиженного Керза, разом потерявшего родителей, жену и ребенка…

Вдруг все исчезло.

Пропали костер, Розз, мертвые родители, жена, труп зародыша, раздираемый вормами, сами вормы… Вместе с ними растворились в полумраке зала жалкие остатки силы воли, желания Керза сопротивляться ментальному воздействию своего нового, незримого хозяина. Увиденное было слишком явным и слишком ужасным, не оставляя сомнения в смерти близких и в могуществе невидимого оператора. Он слишком хорошо умел ломать волю своих новых кукол, залезая в тайники их сознания, вытягивая оттуда сокровенное, а потом жестоко нанося удар по самому дорогому. Теперь в душе Керза была лишь тупая пустота. Исчезло все, что связывало мутанта с родными, с племенем, с этим миром. Лишь одна-единственная мысль стучала в сознании, более не принадлежавшем Керзу. Чужая мысль… Приказ, которому невозможно противиться…

«Земля голодна. Земля пожрет всех. Земля пожрет всех, вместе с этими стенами. Напои землю чужой плотью и кровью, насыть ее чрево. И будешь жить».

Повинуясь чужой воле, Керз медленно вышел из просторного холла, в котором не было никого и ничего, кроме куч хлама, покрытого мхом и плесенью, и направился в коридор.

В коридоре было оживленнее. Возле стены с маской безразличия на волосатой морде пристроился нео, так и не выпустивший из рук окровавленный ржавый меч. Женщина с пустотой в глазах и чужой кровью на волосах, губах, подбородке продефилировала мимо него, задумчиво крутя в руке собственную пуповину с куском кожи на конце.

Мимо нео пробежали радостные дети, держа в ручонках свежие части тела и кольца внутренностей. Один из них, сжимая зубами кровавый шмат сырого мяса и размахивая чужими оторванными ушами, свободной рукой придерживал свой вытекающий глаз. Впрочем, через секунду его руки безвольно упали вниз, ноги подкосились, а голова и тело разделились на две половинки. Ржавый клинок нео рассек тело жуткого ребенка от макушки до поясницы.