Юрий Иванович - Шагнуть в неизвестность

Ладья опять постепенно брала к берегу, и там довольно далеко маячили строения не то городка, не то поселка. Поприветствовав кормчего и еще двух матросов, я отправился к нашему столу посмотреть, что там и как. В основном все остатки пищи оказались сдвинуты к центру и плотно накрыты чистой льняной скатертью. Все три кувшина оказались девственно пусты, так что рот прополоскать было нечем, зато вдруг совершенно неожиданно от вида пищи во мне зашевелился червячок голода. Вернее, даже не червячок, а эдакий гад прожорливый, который, пока я к нему недоуменно прислушивался, превращался во что-то неподконтрольное разуму.

Свой разум я ценил и берег как мог, поэтому убрал скатерть и присел к столу. И пока мои зубы рвали сочную, пусть и застывшую мякоть баранины, тот же разум мне дал дельную подсказку происходящему: «У алкоголиков и не такое случается. Порой у них белая горячка, которую кличут белкой, так прогрессирует, что они вчерашний день не помнят. Наверное, и у меня нечто подобное случилось: от употребленного чрезмерно алкоголя мой рассудок помутился и мне показалось, что я закусывал. Именно показалось! Вот поэтому я и голоден. Например, совсем не помню, когда это мы выпили все соки! Потом — мне с чего-то кажется, что из всего запаса вина у нас осталось только шесть глиняных бутылок. А ведь этого не может быть в принципе по многим причинам. Проверить, что ли?..»

Легко! Нагнулся и пересчитал лейзуены. Потом еще раз пересчитал. Достал одну и поставил на стол. А ведь и в самом деле осталось ровно шесть. Почему? И гут же сам себя утешил: память у алкоголиков избирательна. Могут забыть все начисто, а вот корень квадратный, извлеченный из какой-то там кубической гипотенузы, тебе так отбарабанят, что только слушай да челюсть подтягивай.

Но с другой стороны, признавать себя потерянным для общества алкоголиком не хотелось. Вроде и жизнь стала налаживаться, и людоедам вон как грамотно отомстил, и вдруг раз! — и подсел на стакан. Обидно!

И сразу припомнилось, когда один одноклассник доказывал другому: «Алкоголик — это тот, кто выпивает с утра полстакана и валится с ног до самого вечера!» Это вроде как незыблемое утверждение вдруг показалось мне ложным. Я чувствовал по себе, что я не только полстакана могу выпить и остаться в полном здравии, но и больше. Другой вопрос: сколько именно вмешает в себя это растяжимое слово «больше» по объему? Тем более в моем случае?

Раз ставится вопрос, то на него надо искать ответы. Стоящая на столе лейзуена оказалась проворно вскрыта, а стакан наполнен и выпит под одобрительное уханье кормчего. Я благодарно кивнул ему в ответ, прислушался к себе и с утроенной силой впился зубами в очередной кусок баранины.

В тот момент, когда ладья причаливала к городской пристани, я был горд собой неимоверно. Полтора литра выпил — и ни в одном глазу! Правда, я вроде как и закусил порядочно, что тоже отторгало подозрения в моем алкоголизме. Ибо я твердо помнил, что алкоголиков вообще на закуску не тянет.

Зато появились основательные сомнения в другой болезни, потому что, несмотря на почти опустевший стол, я бы еще от чего-нибудь не отказался. Словно демон-искуситель, возле меня появился матрос, исполняющий и роль судового кока, и доверительным голосом обрадовал:

— Ваша милость, вон в том трактире с самого утра лучшие блины в округе жарят. Все лодочники, путешественники и работники пристани там завтракают, — после чего скосил глаза на мои босые ноги и предложил: — Если прикажете, я мигом сгоняю.

— Сгоняй! — Блины я обожал до потери сознания, — А если еще и с куриной печенкой будут…

— У них все есть.

— А деньги?

— Служка поможет мне принести, тогда и рассчитаетесь.

— Правильно. — Я оглянулся на пять оставшихся емкостей с вином. — Может, и еще чего закажем! Беги! Да морса с соками парочку кувшинов не забудь!..

Только и мелькнули подошвы шустрого кока. От нечего делать я принялся доедать остатки салатов, и тут как раз, проснувшийся от звуков швартовки, на палубу выбрался на пошатывающихся ногах мой изрядно подпухший товарищ. Хорошо, что еще вчера матросы и капитан уже видели его без маски и получили должную на этот счет легенду в стиле великого Рэмбо. Не то сейчас бы они не на шутку перепугались. Набухшим, воспаленным до синевы шрамам не надо было и черного грима, чтобы испугать порядочное стадо зроаков или стаю кречей. Да что там кречи, я сам как глянул на него, чуть не подавился:

— Кхе-кхе! С добрым утром, друже! — Я поводил вокруг своего лица ладонями, — Что это с тобой? Ты хоть в зеркало смотрелся?

— Найдешь тут трюмо с зеркалами, как же, — ворчал мэтр клоунады, растерянно ощупывая свое личико и делая разминочные движения ртом и нижней челюстью, — Говоришь, доброе? Ну-ну, оно и видно, что ты и спать не ложился.

— Как можно!

— Легко! Судя по исчезновению взятого на три дня барана, ты не спал, а целую ночь гонялся за этим бараном без ножа и вилки. Вот, даже мне позавтракать ничего не оставил! — Он подошел, заглянул во все три кувшина и с укором закивал: — Эх ты! Мог бы мне хоть глоточек оставить.

— Да я сам, как встал, вон только вино пью! — оправдывался я, убирая пустую емкость и ставя на стол полную. — На, пей!

Глядя на полный стакан темно-красного вина, Леонид стал отрицательно мотать кудлатой головой и пытаться что-то выдавить из враз пересохшего горла. Но инстинкты организма оказались сильнее, да и похмеляться знаменитому артисту доводилось тысячекратно раз больше. Поэтому рука сама схватила стакан и выплеснула его довольно удачно прямо в рот.

Я и себе налил… полстаканчика. Так сказать, за компанию.

Пока мы делились воспоминаниями минувшей ночи да доедали остатки нашего ужина, приволокли две стопки пахнущих до одурения блинов, массу прилагающихся к ним соусов, начинок, сметаны, масла и джемов. Про морс и соки тоже не забыли.

Прежде чем наброситься на желанное горячее лакомство, я только буркнул служке и коку:

— Повторить!

Причем на этот раз уже сознательно понимая, что вторая порция пойдет только экипажу судна, а эту… Эту мы и сами оприходуем. Хотя изначально ушлый кок брал так много по той причине, что догадывался: всем на ладье достанется и завтрак готовить не надо.

Как я ни уговаривал, Леонид больше чем полстакана не выпил. Зато все с большим подозрением присматривался ко мне и к тому, как я лихо приканчиваю вторую лейзуену. Когда ему стало трудно дышать, он прекратил запихивать в себя блины, откинулся на спинку стула и только рассматривал меня со все возрастающим интересом. Причем его волновало теперь не мое обжорство как таковое, а нечто иное. Наконец он не выдержал и стал высказываться вслух:

— Ваша милость, смотрю я вот на вас и никак не пойму. У Шпака магнитофон, у посла медальон. Ой, не из той оперы, извини. Вначале сапоги, потом больший размер курточки. И вообще, второй день, как простолюдин, в исподней рубахе бегаешь. К чему бы это?