Дмитрий Силлов - Пикник на обочине. Счастье для всех

– Полегче, коновал, – прорычал я. Проклятая пуля, располосовавшая на мне шкуру – хоть молнию вставляй – тоже была далеко не подарком. Хорошо, что перевязочных пакетов нам с Шухартом на двоих хватило. И, как назло, именно раной я приложился об пулемет, после чего у меня незамедлительно появились звезды в глазах и острое желание отрубить капитану руки по самую задницу, откуда они и растут.

– Сомы, – извиняющимся тоном отозвался капитан, высунувшись из рубки. – Мутанты, мля. Кидаются на все, что движется, совсем охренели. Здесь встречаются экземпляры длиной почти с мой катер.

– Очень мило, – сказал я. – Ты скорость-то сбрось, голландец летучий.

И пошел проверить, жив ли там Шухарт.

Американец дышал, но был без сознания. Повязка, туго стягивающая его живот, изрядно напиталась кровищей. По ходу, печень реально задета и в брюхе у него сейчас, как у водяного из известного мультика. В общем, по-хорошему, вряд ли до вечера протянет. Который, кстати, уже не за горами.

Русло Припяти извивалось рассерженной змеей. По пути нам то и дело попадались ржавые останки речных судов, какие-то бревна, торчащие прямо из воды, мусор и тому подобная гадость. Но капитан продолжал уверенно вести катер вперед на средней скорости, умело обходя препятствия, словно делал это уже не раз. Угу, стало быть, дорога на Чернобыль тебе известна. Любопытно, какой же у тебя там, дядя, интерес?

Но удовлетворять любопытство времени уже не было. Вдали, километрах в десяти отсюда, маячила в предвечерней дымке хорошо знакомая всем сталкерам труба, торчащая из крыши Третьего энергоблока ЧАЭС, а слева из-за очередного поворота среди камышей показалась старая пристань.

– Приехали, – радостно заорал капитан, направляя катер к берегу.

Растолкав носом остовы деревянных лодок, догнивающих возле пристани, наш «летучий голландец» аккуратно притерся бортом к бетонному причалу. Капитан, не глуша мотора, вылез из рубки и метко набросил швартов на единственную сохранившуюся причальную тумбу. После чего, опасливо косясь на берег, сбросил на пристань легкий трап и предложил:

– Ну что, давай помогу твоего другана на плечи забросить.

– Я сам, – бросил я. И добавил: – Не люблю, когда за спиной стоят.

Признаться, кантовать взрослого бесчувственного мужика дело весьма проблемное. Но и капитан не внушал мне доверия. Так что уж лучше мы как-нибудь сами.

Присесть, взять, приподнять, взвалить… выдохнуть. Почему живой всегда легче полуживого, который без сознания? Хотя мертвый тяжелее любого из них, вообще будто мешок с камнями прёшь.

Преодолев шаткий трап, я сошел на берег, сделал десяток шагов и услышал то, что ожидал услышать. Люди не меняются. Они предсказуемы, как погода в Зоне, которая всегда хмурая и промозглая.

Боек лязгнул, но выстрела не последовало. Оно и понятно. Если из пулемета вытащить возвратную пружину, а из ленты – один патрон, процесс не пойдет. Вот поэтому я всегда перед эксплуатацией проверяю любое оружие. Стараюсь по крайней мере.

А капитан, видать, явно не на то учился. Поэтому я не стал ждать, пока он сбегает в рубку за наверняка припрятанным там пистолетом или не предпримет еще какую-нибудь пакость, а просто развернулся и из крайне неудобного положения дал очередь от живота, стараясь при этом не уронить Шухарта.

Получилось нехорошо. В нормальном положении я всегда стреляю нормально, то есть, если собираюсь убить – убиваю, не позволяя цели мучиться. Ни к чему это, не по-человечески. Но сейчас мне было не до высокоморальных изысков, поэтому капитан из щедро выпущенной очереди поймал объемистым брюхом две или три пули, которые и отбросили его к противоположному борту.

Пуля в живот – плохая рана, с которой можно до суток промучиться, пока кровью не изойдешь и перитонит тебя не доконает. По идее, надо было вернуться и добить. Но у меня на плечах сейчас лежал точно такой же раненый, которого надо было еще нести и нести. Поэтому я рассудил, что капитану тоже не следовало пытаться стрелять в спину человеку с эдакой ношей. Судьба, как всегда, распорядилась справедливо, направив мою руку и наградив незадачливого стрелка по заслугам. Пошатавшись по Зоне с моё, поневоле станешь убежденным фаталистом.

Поэтому я, не обращая более внимания на стоны раненого капитана, направился вперед по растрескавшемуся от времени асфальту, держа курс на полуразрушенный храм, маячивший впереди.

Как-то давно в одной заброшенной лаборатории видел я карту Чернобыля и запомнил ее отлично – такая уж у нашего брата снайпера привычка, фиксировать в памяти местность и всякие-разные топографические документы, ее отображающие. Судя по той карте, прямо за храмом должна была находиться русская школа, функционирующая до аварии восемьдесят шестого года, после нее, естественно, брошенная.

Так вот, про ту школу среди сталкеров ходило много легенд, как и про весь Черный город, окруженный с суши множеством аномалий. Со стороны Припяти, кстати, сюда тоже никто не совался – себе дороже. Потому что из тех, кто сунулся, еще никто не вернулся обратно. А вот слухи ходили, причем весьма правдоподобные. И пёрся я сейчас к той школе, опираясь лишь на легенды и слухи, что, если разобраться, было стопроцентной глупостью. Но больше я ничего для раненого американца сделать не мог. Если б мы с ним бок о бок от общего врага не отстреливались, хрен бы я сейчас трюхал, надрываясь, по развалившемуся от времени асфальту. Но история не знает сослагательного наклонения, потому и тащился я сейчас к той школе, обливаясь потом и тихо матерясь про себя.

Сталкерские байки не обманули. И вправду, сразу за развалинами церкви открылось мне приземистое двухэтажное кирпичное здание, больше похожее на тюрьму, чем на школу. Местами застекленные, узкие окна были забраны решетками, причем как на первом этаже, так и на втором.

Рядом со входом валялась уже поросшая травой хлипкая дверь с ржавой табличкой «Школа № 2». Взамен нее в кирпичном проеме стояла вполне себе грозная с виду стальная дверюга, сваренная грубо, но надежно. Над дверью был прибит гвоздями-«соткой» кусок жести с кривовато намалеванной надписью: «Бар 1000 бэр».

«Красноречиво, – подумал я. – «Если мне маразм не изменяет, тысяча биологических эквивалентов рентгена – это стопроцентно смертельная доза радиации при однократном облучении. В этом отношении название другого популярного сталкерского бара намного гуманнее – там доза обозначена, при которой в организме наблюдаются относительно легкие изменения, что могут даже и не привести к острой лучевой болезни».

Руками стучать в эдакие ворота дело не только в моем положении неудобное, но и, подозреваю, вообще бесполезное. Не иначе хозяева бара готовились к долгой осаде и не пожалели на дверь металла. Поэтому, подойдя, я несколько раз долбанул по ней ботинком. Глухо. Что по звуку, что по результату. Вымерли там все, что ли? Тогда я принялся стучать методично и занудно, как по батарее соседям, любящим баловаться с перфоратором – рано или поздно, но результат появится. Какой – неважно, но что он будет, это сто процентов.