Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Адские врата

В сопровождении верзил я прошел в ту самую огромную и пустую комнату, в которой барон принимал меня в прошлый раз. Он встретил меня мудрой и понимающей улыбкой, жестом отослал охранника.

– Я вижу, у вас новые хозяева, господин князь, – сказал он на немецком.

– Зато у вас – старые… – вернул я мяч на половину поля барона. – Кстати, благодарю за совет. Он пришелся как раз вовремя.

Барон согласно кивнул. Видимо, он знал, о чем идет речь.

– Я рад, что кто-то избежал моей участи, сударь… – сказал он, – возможно, мне за это воздастся…

– Непременно. Если Господь существует, он видит все…

Во время этого ни к чему не обязывающего разговора барон быстро написал что-то на листке блокнота и протянул мне.

«Где Джузеппе?» – прочитал я.

«По-прежнему на авианосце» – эпистолярным жанром ответил я. Это значило, что Российская империя по-прежнему ведет свою игру и придерживает свои козыри на руках, не дает их побить.

– Я так понимаю, вы приехали ко мне от имени сразу двух государств… – сказал барон, и никто не мог бы уловить в его голосе нотки облегчения.

– Вы правильно понимаете.

– И что же нужно от меня Священной Римской империи?

– Вначале – поддержки ватиканской группы на конклаве кардиналов.

Барон не удивился, хотя я говорил о смерти Папы Римского, причем запланированной смерти. Хотя для него это будет праздником, как бы страшно это ни звучало…

Немцы вели игру в своей манере – жестко и методично. У Ватикана был один недостаток – он был слишком мал. После всех пертурбаций сейчас в нем были две значимо сильные группы интересов – непосредственно ватиканская и группа, представляющая интересы зарубежных епископатов, значительно усилившаяся при Иоанне Павле II. Но вся прелесть ситуации заключалась в том, что в ватиканскую группу входили не только те, кто прослужил в Ватикане – это было просто невозможно, а вообще – кардиналы итальянского происхождения, со всех областей «сапожка». А это значило, что у барона Карло Полетти могли подобраться ключики ко многим из них – только я не знал, к кому именно. И Ирлмайер хотел обезопасить себя от обструкции своего кандидата ватиканской группой или, по крайней мере, раскола ее. Если Лойссера поддержит часть ватиканской группы, немцы, скорее всего французы и – совершенно неожиданно – хорваты Коперника – дело будет сделано.

– И в чью пользу поддержка? – осведомился барон.

– Архиепископа Лойссера.

Барон скривился:

– Его педерастейшества? Не могли сделать лучший выбор, а?

Знаете, что мерзее всего? То, что осведомленные – как барон Карло Полетти – знают, что Лойссер имеет дело с маленькими мальчиками, но тем не менее здороваются за руку, не гонят его из общества и даже приходят на исповедь, чтобы исповедаться тому, у кого, как правильно заметил Ирлмайер, нет души, а есть только похоть. Вот этого вот – понимающих взглядов, перешептывания вместо открытого «мразь поганая!» – я никогда не понимал. Иногда мне и самому приходилось молчать – но из соображений дела, а не по велению трусливой души. Или это какое-то болезненное любопытство к мерзкому, пакостному, желание посмотреть, что будет дальше?

– Выбираю не я, – сказал я.

– Ах, да, конечно. Полагаю, это можно будет сделать.

– И боюсь, времени совсем немного…

– Мне небезопасно появляться в Италии.

– Это можно решить…

Все произошло буднично – и от того еще более страшно. Почти бесшумно открылась дверь – я думал, это охранник, и не сразу понял, что шаги не слышны. Прежде, чем я успел что-то предпринять, негромко стукнул выстрел, и барон полетел на пол…

В дверях стоял Хайслер – и в одной руке у него был пистолет, в другой подушка, а за спиной висели два автомата, крест-накрест.

Пожилой немец с пистолетом подошел к лежащему на полу барону. Тот повернулся на бок, чтобы видеть его.

– Ва пиглало ин куло [40]… – бросил немцу в лицо барон.

Немец улыбнулся и дважды выстрелил ему в голову. Барон растянулся на полу в неподвижности смерти…

Вот и все…

Я встал со своего места.

Может, это кому-то покажется странным – но я не боялся смерти. Смерть… она ходит рядом с нами, теми, кто выбрал темную сторону – и если ты приносишь смерть другим людям, будь готов к тому, что смерть придет и за тобой. Такая смерть – две пули в голову – гораздо лучше смерти в девяносто лет на обоссанных простынях в собственном доме, и если так суждено – то пусть так оно и будет. Обидно только то, что знание, то, что добыто кровью стольких людей, уйдет, и остановить неизбежное зло будет некому.

Немец посмотрел на меня. Потом спрятал пистолет.

– Пошли, русский. Надо уходить отсюда.

– Зачем вы его убили?! – заорал я на Хайслера. – Этот человек мог еще многое рассказать! Его сына похитили и держали в заложниках более двадцати лет! Какого черта вы творите?! Что вам в голову только пришло?

– Я выполняю приказ, – сказал Хайслер, – приказ был убить его и вас. Но в части вас я его нарушил.

Понятно… Немцы зачищают следы…

– Либо ты идешь со мной, русский, либо остаешься здесь.

Отличный выбор.

Мы с Хайслером пошли, точнее побежали назад, тем же путем, каким шли. На нас никто не обращал внимания, в доме была пустота, видимо, все охранники были на внешнем периметре, контролировали германские силы.

В той комнате, где я оставил Хайслера, было четыре трупа. Я не знаю как – но без оружия этот старик расправился с четырьмя швейцарскими громилами-наемниками за несколько секунд и без шума. С одного из трупов я снял автомат и разгрузочный жилет, обзаведясь тем самым всем, что нужно для боя.

Мы побежали дальше. На нас никто не обращал внимания.

У самой двери была лестница, прикрытая легкой перегородкой, и там мы напоролись на двоих. Они куда-то торопились, настолько, что не заметили нас. У одного был легкий валлонский пулемет, у второго – огромная, больше метра длиной винтовка «Барретт» североамериканского производства. Мы буквально выскочили друг на друга – и никто из нас не был к этому готов.

Первым среагировал Хайслер – несмотря на возраст, он буквально снес пулеметчика с ног и прыгнул на него. Мне оставался снайпер – и я не придумал ничего лучше, как схватиться за его винтовку обеими руками. И он держал ее обеими руками, получалось – мы мерились силой. И он – хоть немного, но пережимал, ни один из нас не рисковал освободить даже одну руку.

Я решил применить один из приемов, которым нас учили, – прием был родом из айкидо, японской системы самообороны. Главный ее принцип – обрати силу противника против него же самого. Но прием не удался – я хотел сместить усилие противника в сторону и как бы пропустить его мимо себя, но закончилось все тем, что я упал на пол, на спину, так и держа винтовку. Швейцарец был моложе меня и тяжелее килограммов на двадцать, и вряд ли наше противостояние сулило что-то хорошее для меня. Но едва я попытался сделать что-то еще – снайпер захрипел, его хватка ослабла – и мне с трудом удалось скинуть его с себя. Глаза швейцарца изменили выражение – полные ярости, они стали безразличными, как у вчера пойманной рыбы…