Дмитрий Володихин - Тихое вторжение

Чтобы добыть хоть малую частичку «Ведьмина студня», требуется одно из двух. Либо самоубийца, работающий с тобой в паре, – он сунется в аномалию, вылезет инвалидом или просто сейчас же издохнет, зато передаст тебе контейнер, а кто-то другой получит за его сумасшествие положенные деньги. Либо чудовищно дорогая техника, и есть ли такая даже в ЦАЯ, не знаю.

А чтобы остановить «Ведьмин студень», нужна уже не чудовищно, а умопомрачительно дорогая техника. Мне даже порядок цен сложно представить себе. Никакой материал не способен удержать его слишком долго. Притом «студенёк» живет циклами – то активизируется, то «спит». В активной фазе – а у него сейчас активная – он может протечь любой небоскреб насквозь, от крыши до подвалов. Здесь, под метротоннелем, он уже слопал, наверное, фундамент и почву метров на сто в глубину. Мы до сих пор не знаем, по какой причине возникают фумаролы «студня». И нам бесконечно повезло, что они, во-первых, появляются только в Зоне – за пределами Зоны «Ведьмин студень» живет не более трех суток, и, во-вторых, что «Ведьмин студень» по столь же непонятным науке причинам никогда не распространяется бесконечно. Нарыв его растет, растет, то активизируясь, то засыпая, а потом каменеет. И всё. Больше – никакой активности и никакой угрозы.

– Чо это? – спрашивает Тощий.

– Стоять и не двигаться. Терех, Нина, сюда. Снимайте.

Они идут ко мне, очарованные ледяным сиянием. Рукой я останавливаю обоих.

– Вперед ни-ни. Очень опасно. Маршрут от «Проспекта Вернадского» до «Университета» закрыт. Больше ни одна группа здесь не пройдет. Отметьте и это.

Нина, завороженно глядя на подпрыгивающие кусочки «холодца», произносит:

– Неужели правда… Настоящий «Ведьмин студень»… настоящий! Я так хотела увидеть его хотя бы разок… издалека. Это так… прекрасно… Это удивительно!

– Чо? Эта вот фигня и есть «Ведьмин студень»? Нет, реально?

Изумлению Тощего нет пределов. Нина механически совершает кивок, да, мол, он самый, и Тощий сейчас же делает пару шагов вперед, поближе к злому светящемуся чуду Зоны.

– Цепь! Никому не покидать своих мест!

Толстый со Степаном поднимаются на носки, вертят головами, пытаясь за нашими спинами различить источник света, но ближе не подходят. Всё правильно. А Тощего словно какая-то сумасшедшая сила неостановимо тянет вперед. Он делает еще шажок вперед, еще и еще. Вот же упырь невнятный!

– Стой на месте, Тощий!

Он переводит взгляд с «Ведьмина студня» на меня, а потом с меня обратно на «Ведьмин студень» и произносит:

– Такой приз вообще раз в жысь бывает… Ты чо? Сто тыщ юриков за грамм… до доски гробовой хватит… – и делает еще один шаг, нашаривая контейнер для артефактов.

Знал бы он, что не сто, а двести, так просто на спринтерский рывок с места перешел бы.

– Да он тебя попросту угробит, идиот. Схавает – косточек не останется.

– Ничо, командир, ничтяк, я его издалека, аккуратненько… фигня… тут же на всю жысь.

И вот он уже рядом со мной. Мордой чуть не упирается в необъятное плечо Нины. Правой рукой пытается ее тихонечко отодвинуть.

– Стой, стрелять буду, – без воплей, не давя из себя психа, спокойно прикладываю дуло к виску поганца.

Наше маленькое пререкание привлекает внимание Тереха. Он поворачивается и говорит с интонацией «ну чистые дети!» всего четыре слова:

– Не делайте глупостей, Константин.

Очарование Больших Бабосов оставляет Тощего. И Нину он больше не лапает, и ноги его навстречу смерти не несут. Все-таки, парни, великая сила – инстинкт самосохранения.

– Командир, мля… только дурак не рискнет. Только чмо долба́ное… Там же…

– Не шелохнись, паскуда, или сдохнешь тут же, на этом месте.

– Права не имеешь!

– А мне насрать. Я тебе тут прокурор, Зона судья, адвокатов не предвидится. Назад, я сказал. Живо.

Степан вворачивает свое веское слово:

– Ты не прав, Костя, мы за тебя не встанем.

И Тощий отступил. Посмотрел на меня люто, как на последнего урода, который только что невесту из-под него вынул, но все-таки отступил. Я всегда думал, что добрым словом и Калашником можно сделать больше, чем добрым словом и револьвером. Особенно если револьвера под рукой нет.

От сердца отлегло.

Стал бы я стрелять? Да. Если бы он вляпался в голубое счастье, то умер бы страшно. Несколько часов орал бы от ужаса, понемногу превращаясь в кусок резины, а потом задохнулся бы или захлебнулся кровью – когда трансформация добралась бы до жизненно важного органа.

Я не зверь, ребята, мне даже этого кретина жалко. Я даже не говорю, как погано пришлось бы группе с такой обузой. Я о другом думал: лучше пуля, чем такая смерть…

Теперь мне резко полегчало, что не пришлось разносить башку юному деньгораду.

И я совершил ошибку. Первую серьезную ошибку за весь день. До того я тоже малость лажал, но простительно лажал, большинство бы на моем месте облажались. А здесь я по-доброму решил разойтись, по-спокойному, как у людей. Предупреждала же меня бабуля: «С людьми как у людей – нельзя!» С людьми надо по-военному.

А по-военному мне следовало въехать Тощему в подбородок прикладом и отдать приказ остальным бойцам сопровождения: «Тащите падаль, пока не очухается». И всё было бы как надо.

Вместо этого я сказал совсем другое:

– Всем! Разворот на сто восемьдесят градусов. Возвращаемся к «Проспекту Вернадского».

Терех без разговоров выполнил команду. Прошел мимо меня и сказал:

– Давно у меня не было такого везения. «Ведьмин студень» в активной фазе… Вот черт-те как вам благодарен за нынешнюю прогулку…

Руку подал, и я пожал ее. Как бы этот человек ни прессовал меня вчера, а уважительного отношения он заслуживает.

Нина пятилась кормой, всё никак не могла оторваться от редкостного зрелища. Тощий бросил ей:

– Э! Бикса, осторожно. Выбоина под ногами, грохнесся!

Нина развернулась, пытаясь разглядеть выбоину…

Всё, что произошло в ближайшие пять секунд, явилось результатом моей ошибки.

Тощий сделал пару шагов для разгона, а потом с энергией бешеного петуха, нападающего на корову, подскочил к Нине и толкнул ее на меня. Мал клоп, да вонюч! Мечта о кретинском домике в Испании, о «роллс-ройсе» или еще о какой-нибудь хрени того же свойства придала его воробьиному телу достаточно таранной мощи, чтобы на меня рухнула всей тяжестью русская венера. Ребята, я люблю Кустодиева, но не во всех случаях он приносит радость!

Я упал, отшиб щиколотку о рельс, приложился макушкой о бетонное не-знаю-как-называется, но я еще мог помешать кретину угробить себя.

Он ведь сделал после своего неистового напрыга всего несколько шагов. Я успевал всадить пулю ему в ногу. Был шанс. Я поднял автомат и… русская венера двинула по нему локтем с воплем: