Сергей Зайцев - Темная мишень

Не оглядываясь на своих спутников, Димка живо свернул с намеченного маршрута – именно этому человеку они и должны были доложить о результатах поисков на поверхности в первую очередь, и уж потом своему непосредственному руководству – капитану Леденцову. Русаков был, что называется, командиром от Бога и умел с первого взгляда внушать уважение. Среднего роста, крепкая подтянутая фигура, решительные, волевые реплики, рубленые жесты – красноречивее иных слов. Солидности облику прибавляла и шикарная кожаная куртка, поскрипывавшая при каждом движении, и внушительных размеров кобура, оттягивавшая широкий кожаный пояс.

В политике Димка разбирался слабо, знал лишь, что интерстанционалисты с троцкистским уклоном (эти ярлыки-определения ему совершенно ни о чем не говорили, просто он уже слышал нечто подобное от Каравая) имели какое-то отдаленное отношение к Красной Линии, но действовали самостоятельно, постоянно подчеркивая свою полную независимость от «старших товарищей». И еще ходили упорные слухи о боевых рейдах интерстанционалистов по тылам Рейха, где без человеческих жертв не обходилось. Так что в решительности этим людям не откажешь. Наверное, вот в такой рейд и собрались. А вообще, все эти политические игры в «наших» и «не наших» с некоторых пор казались Димке каким-то бессмысленным и жестоким ребячеством. В полной лишений жизни людям давно пора сплотиться перед лицом общей угрозы – суровой окружающей реальности, а они все никак не навоюются между собой. «История учит, что если нация разобщена, то ей не выжить». Фраза принадлежала Караваю, обронившему ее как-то в задушевном разговоре в минуты отдыха, и Димка накрепко ее запомнил, так как учуял в ней жизненную правду.

– Садись, Сотников, по дороге доложишь, – приказал комиссар не терпящим возражений тоном.

– И вам доброго здравия, товарищ комиссар, – с добродушным укором поприветствовал его Каравай, на что Русаков лишь сухо кивнул, всем своим видом показывая, что сейчас ему не до пустого сотрясения воздуха, есть дела поважнее. Соленый тем более предпочел промолчать – как-то попытался брюзжать при комиссаре в своей привычной манере, да тот быстро поставил его на место. Проникновенно и доходчиво объяснил бойцу, что его политическая сознательность, судя по поведению, стремится к нулю, и если он желает хоть немного отличаться от говорящей обезьяны, то сперва стоит слезть с гипотетической ветки и научиться слушать команды, вот тогда может и человеком станет. При этом разговоре комиссар многозначительно похлопывал ладонью по кобуре с пистолетом, а за его спиной стояло несколько преданных бойцов, сверля горе-искателя насмешливыми взглядами.

– Мне необходимо потолковать с караванщиками, уточнить кое-какие детали для полноты доклада, – все же попытался настоять на своем Димка.

– Сотников, ты только что с задания, у тебя что, ноги казенные? Пользуйся случаем, садись уже, успеешь еще с караванщиками наговориться. Живее, искатель, нечего зря горючее жечь!

Димка мысленно чертыхнулся и перепрыгнул с платформы на дрезину. Комиссар прав – и он сам, и его товарищи заслужили отдых, а караванщики все равно собирались в Ганзу, так что на Кольце он их еще успеет перехватить и потолковать. Да и приближающаяся ломка гнала его к Наташе все сильнее, нужно спешить, все разговоры потом. Соленый и Каравай молча последовали за ним. В присутствии комиссара любой треп, не имеющий отношения к чему-то важному, всегда прекращался, как по волшебству.

На борту вместительного пассажирского отсека находилось еще несколько вооруженных бойцов, одного из них Димка узнал – здоровенного темнокожего детину в потрепанной шинели звали то ли Максим, то ли Лумумба, не запомнить типа со столь примечательной наружностью было невозможно – не каждый день перед тобой разгуливают негры. Поймав взгляд Димки, тот доброжелательно улыбнулся, растягивая немного вывернутые губы, и подвинулся, освобождая место рядом с комиссаром. Пес запрыгнул следом за искателями и улегся на пол дрезины поближе к корме, где внушительно поблескивал установленный на кустарной треноге пехотный пулемет Дегтярева да торчал шток с провисшим красным флагом.

Едва все расселись, как дрезина, заурчав громче, тронулась, и навстречу поплыли стены туннеля. И без того неяркий свет станции быстро потускнел, сдавшись нахлынувшей тьме и оставшись за спиной. И только флаг, неподвластный тьме, гордо развевался за кормой.

– Докладывай, – приказал Русаков четким, властным голосом, легко перекрывая шум двигателя.

Димка такой дикцией похвастаться не мог, поэтому обрисовал ситуацию по возможности лаконично, стараясь не вдаваться в несущественные детали. Рассказал о найденных останках в квартире на поверхности, о столкновении с клыканами, а самое главное – о вязальщике. Комиссар слушал внимательно, не перебивал, а когда Димка закончил, одобрительно хлопнул его по плечу, резюмируя:

– Молодцы, товарищи искатели, оправдали репутацию. Останки наших товарищей найдем и предадим погребению, негоже так бросать. А тварь эту выжжем, не беспокойся, и не с такими справлялись. Ладно, отдыхайте.

Димка с облегчением вздохнул, лишь сейчас ощутив, насколько же он вымотался после ночной вылазки. Жаль только, что подремать не выйдет – до Павелецкой доберутся быстро. Да и тревога, растущая в душе с каждым проглоченным дрезиной метром, тоже не позволит полностью сомкнуть глаз.

Сейчас его больше беспокоила не тьма, клубившаяся вокруг несущегося транспорта, а тьма, вздымавшаяся внутри, захватывавшая душу. Что-то подступало, все ближе и ближе… Что-то темное. Он почувствовал, что ему тяжело дышать. Знакомое и жуткое ощущение, испытанное когда-то вблизи Боровицкой при нападении Охотника, вернулось с новой силой, подступая мутной волной, грозящей захлестнуть рассудок. Димка судорожно стиснул оружие, стараясь волевым усилием стряхнуть наваждение, перебить подступающую ломку…

И все-таки соскользнул в иную реальность – провалился как в бездонную пропасть, где его ждала лишь боль воспоминаний.

«Только не это», – мелькнула тоскливая мысль при виде уже знакомой картины.

Картины, от которой сердце будто покрылось коркой льда, спасая разум и чувства от уже когда-то пережитой душевной боли.

Он находился в той самой квартире недалеко от Третьяковской, где закончилась его прежняя жизнь и началась новая. В центре комнаты, медленно, словно нехотя, занимался пламенем погребальный костер, бросая отсветы колеблющегося пламени на стены вокруг. Тела Олега-Натуралиста и Анюты бережно уложены на разбитую пулями тахту, рука к руке. Лицо Анюты казалось умиротворенным, живым, словно она спала после тяжелой, но честной, сполна выполненной работы. Голову Олега пришлось закрыть капюшоном куртки, чтобы скрыть ужасный след от пули снайпера, разбившей череп. Тахту щедро обложили всем, что попалось под руку и могло гореть. В поисках топлива пришлось часа два шарить по соседним квартирам – разбитые шкафы, обломки коек и диванов, куски столов, полки и карнизы. Этажом выше даже нашли в одной из квартир спекшиеся от непогоды в трухлявую массу кипы книг и газет. Они и пошли на растопку.