Евгений Шалашов - Слово наемника

Я бы еще чего-нибудь вспомнил, но заметил, что братья скисли. Пауль, пожав плечами, изрек:

— Не стоит жертвы бабам приносить, хоть они и богини. Лучше уж мужикам, они нас быстрее поймут. А на кой нам любовь? А детей нарожает — так одно разорение. Хотя, — уставился он на брата, — если бабу с ребенком взять, так это же готовый работник…

— Интересно… — улыбнулся я. — Если бы ваши батюшка с матушкой так же рассуждали, вас бы и на свете не было. Какой дурак вас надоумил?

— Ты, дед, на нашего батюшку не клевещи! — возмутился Пьер. — Как щас помню, когда мы малые были, у нас корова сдохла, лошадь захромала, пшеницу град побил, а сестрица старшая забрюхатела невесть от кого. Батюшка жертву принес, тогда у нас все и поправляться стало. И лошадь выздоровела, и сестрица дите скинула.

— М-да, парни, — грустно изрек я. — Не повезло вам с батюшкой…

— Ничего, боги разберутся! — веско заявил Пауль и пригрозил: — Ты бы нас развязал лучше. Иначе — боги на тебя разозлятся!

— Разозлятся? — спросил я, принимая обеспокоенный вид.

— Разозлятся, как есть разозлятся и накажут! — радостно поддакнул Пьер. — А с нами поедешь, так мы тебя не всего в жертву принесем, а только… так, кусочек.

— А вот если мне вас богам подарить, целиком, так, может, — простят? — раздумчиво проговорил я, помахивая серпом перед носами братьев.

Глянув на посеревшие лица, я усмехнулся и убрал серп подальше. Потом, погрозив незадачливым жрецам кулаком, сел на телегу и тронул вожжи.

Едва успел выехать на тракт, как услышал: «Помогите! Спасите!» Пришлось возвращаться…

— Я вам говорил, чтобы пока не орали? — спросил я, подходя ближе и вытаскивая нож. — Не обижайтесь…

Убивать деревенских дураков или резать им языки я не стал. Колышек, вставленный в рот и завязанный сзади веревочкой, позволяет издавать только глухое мычание. С дороги их никто не услышит. Но если Пауль догадается распутать веревочки у Пьера, а Пьер — у Пауля, живы будут. Ну а коли не догадаются — не судьба…

На шпилях развевались флаги, на каждом медведь, вставший на дыбы (то ли герб города, то ли герб владетеля?). Название можно не спрашивать. Раз на гербе медведь, стало быть, город звался как-нибудь вроде «Медвежьегорска», «Медвежьего логова» или «Берлоги». Словом, что-то вроде Берлина.

Останавливаться в городе на ночлег я не рискнул. Какой-нибудь фермер возьмет и опознает телегу и коня братьев. Кивал встречным, снимал шапку перед верховыми и теми, кто носил на боку меч.

На ночь свернул в лесок, выбрал полянку и стал распрягать лошадь. Распрячь-то я ее распряг, а потом сел и задумался. А как я буду ее обратно запрягать? Оседлать коня — это совсем не то, что его распрячь-запрячь… Сообразил — нужно записать последовательность действий по распряжке, а завтра все сделаю в обратном порядке! Нацарапал на куске коры схему и сел доедать холодную курочку, оставшись вельми доволен собой. Зря, что ли, мантию бакалавра носил? С тем и заснул.

— Проснись, старичок, лошадь проспишь! — услышал я веселый голос, ощутив сквозь сон что-то острое и холодное у горла.

Как же так? Подпустил! Раньше за мной такого не водилось. Старею.

— Быстрей шевелись, — поторопил меня другой голос.

Сильные руки помогли сползти с нагретого за ночь ложа. Спотыкаясь и натужно кряхтя, я встал.

Парень лет двадцати, белозубо улыбнувшись, помахал ножом у меня под носом. Решив, что старый хрыч угрозы не представляет, убрал клинок в ножны.

— Кто такой? Куда едешь? — отрывисто спросил он.

— Крестьянин я, домой еду… — ответил я, виновато пожав плечами, украдкой посмотрев по сторонам.

Лошадь, которую я уже считал своей, спокойно, безо всяких записей седлал, то есть запрягал второй разбойник, казавшийся мне ровесником (не тому возрасту, на который я выглядел, а тому, что был на самом деле). Попутно он осматривал поклажу.

«Вот сволочи!» — ругнулся я мысленно. Не иначе попался разбойникам. Или — крестьянам, что иногда шалят на дороге…

— А где же у тебя дом-то, крестьянин? — поинтересовался обладатель веселого голоса, а потом без предупреждения ударил меня кулаком в живот: — Врешь, скотина!

Я упал и правдоподобно застонал, показывая, как мне больно, а обидчик, беззлобно спросив: «Куда же ты едешь, если дальше ехать некуда?» — пнул носком сапога под ребра.

«Вот гад!» — думал я, катаясь по земле, пытаясь сдержать крик, — зацепил по ребру, ушибленному проклятым кузнецом. Зато, пока катался, успел увидеть еще одну фигуру, стоящую чуть в стороне.

— Хватит! — услышал я женский голос.

Судя по властному тону — атаманша. Редкость, конечно, но бывает, что баба в атаманах ходит. По голосу судить — не старая. Лет… двадцать, от силы — двадцать пять.

Я замер, поджал под себя руки и ноги и, тихонько поскуливая, поднял голову, пытаясь рассмотреть — что тут такое?

Женщина была на расстоянии двадцати шагов, да еще и с луком в руках.

— Лазутчик он, — уверенно заявил молодой. — Чего его жалеть?

— Если лазутчик, нужно допросить, — подтвердил второй, оставляя мои пожитки и направляясь к нам: — Нужно поспрашивать, кто его послал, зачем.

— Допрашивайте, а потом прирежьте, — жестко сказала женщина.

«Добрая девушка! — хмыкнул я про себя. — Как бы к ней приблизиться?»

— Лазутчик я, лазутчик… — забормотал я, принимаясь елозить по земле, как испуганная гадюка. Увильнув от очередного пинка, подполз к атаманше и схватил ее за ноги: — Не убивайте меня, милая госпожа, все расскажу…

Женщина, гадливо морщась, попыталась отпихнуть меня ногой:

— Пшёл вон, тварь!

— Ну чего ты нам скажешь? — поинтересовался молодой и пнул меня в бок. Гаденыш!

Когда мужчины склонились надо мной, я распрямился, как сжатая до предела тетива…

С атаманшей пришлось возиться — вырывалась и царапалась, а бить ее кулаком я пока не стал. С трудом, но удалось уронить на землю и связать руки тетивой, срезанной с ее собственного лука.

Пока возился с фрау, зашевелились мужчины. «Старею», — снова подумал я, разыскивая веревку. С полгода назад она бы не понадобилась. Полежали бы часок-другой, а я бы за это время успел многое сделать. Увязав пленников, усадил их рядышком и сел напротив. Посмотрев на лицо атаманши, отвел глаза…

— Что, нравлюсь? — спросила она с вызовом.

Я промолчал. Девушка когда-то была красивая. Когда-то, потому что кто-то довольно умело ее изувечил — рот разрезан едва ли не до ушей, а вместо носа торчат две черные дыры.

— И что же мне с вами делать? — вздохнул я, стараясь не смотреть на жуткие шрамы.

— Да пошел ты… — отозвалась атаманша.

— Подожди-ка, — вдруг выкрикнул пожилой. — Руки-то у тебя…

Чего он там разглядел? А, следы кандалов. А ведь и поносил-то всего ничего… Ухмыльнувшись краешком рта, поправил рукава и показал на ноги: