Вячеслав Шалыгин - Бессмертие наемника [сборник]

Он, очевидно, понимал в происходящем больше, чем я, потому что только молча отдал честь и повернувшись «кругом», направился к выходу. Я последовал его примеру, чувствуя себя немного неловко под пронзительным взглядом начальника. У самой двери я задержался и не по уставу обратился к шефу:

— Вы мне не доверяете?

— Честно говоря, нет. Слишком ты похож на неоформа, — это слово он выговорил, на секунду сморщившись, будто лизнул лимон, — а у нас на них, сам понимаешь, почти аллергия. Но с другой стороны, им всем до тебя ой как далеко, да и пока ты на нашей стороне… — он закончил фразу неопределенным жестом.

Я кивнул и вышел в коридор, ведущий к арсеналу базы. Все знали обо мне, как им казалось, все. Популярность действительно не слабая. Как бы и мне самому разобраться в сути явления под названием Сэм, шпион его величества императора Прайма.

— Что значит «заканчивайте»? Мы же разобрались в этом вопросе? — догнав напарника, спросил я.

— Принцип грибницы.

— Чего?

— Они как грибы: никогда не гнездятся по одному или по два. Когда мы находим нечто подобное этой пыльной квартирке — прочесываем весь квартал.

— Понятно, — я остановился перед дверью в арсенал на полшага позади Сержанта. — Можно еще вопрос?

— Разрешаю, — усмехнувшись, отозвался напарник.

— Не слишком ли вы подкованы в необиологии для сержанта Национальной гвардии?

Рука Сержанта, набирающая код на дверном замке, заметно дрогнула. Он чертыхнулся, нажал «сброс» и принялся вводить код заново. При этом он косился на меня, как на дыру в стенке ядерного реактора.

Дверь распахнулась, и мы погрузились в полумагическое действо: выбор оружия.

Ученый-сержант выбрал из всего великолепия пару кинетических автоматов, плазмоножи и два допотопных пороховых револьвера.

— Не арсенал, а музей какой-то, — вырвалось у меня.

— Эти два экспоната имеют сорок пятый калибр, если тебе это о чем-то говорит.

Я скромно пожал плечами:

— Большой, наверное.

— В щепки разнесет что угодно, только попади.

— Мы на магов охотиться будем или на шифоньеры?

— Подожди, юморист, доведется встретиться с каким-нибудь Духом Песка — разучишься смеяться в момент…

Машина взметнула в блеклое небо тучу пыли и, поднявшись на стандартные пятнадцать метров, рванула в обратный путь, к пограничью нормозоны. К дому песчаных магов. Через пару минут я почувствовал, что засыпаю и, мысленно извинившись перед напарником за дезертирство, отдался во власть Морфея.

«Жарко. Лето, конечно, этим и отличается от прочих времен года, но слишком уж жарко. Кожа раскалилась. Кажется, что брызни водой, и влага отскочит от лица, как от раскаленного утюга. А ну-ка, попробуем. Нет. Веер мельчайших брызг из пульверизатора, искрясь, оседает на горячей коже, принося недолгое облегчение. Идущий впереди недовольно оглядывается. Он прав. Воды мало, а идти еще очень долго. Песок, как всепроникающий джинн, набивается под плотную шнуровку ботинок, стирая в кровь и без того зудящие ноги. Рубаха уже не трепещет в слабых порывах обжигающего ветерка. Ветер не исчез, просто ткань пропиталась потом и, высохнув, превратилась в подобие черепашьего панциря. Стоун с тоской вспоминает вечный дождь постылых джунглей. Сейчас он не смог бы взмокнуть при всем желании. Организм напрочь отказывается от этого вида терморегуляции. Вода, попавшая несколько секунд назад на гладко выбритое лицо, вступает в реакцию с высохшей солью. Очень жгучая комбинация.

«Когда, интересно, я успел побриться?» Стоун пытается вспомнить события недавних часов. Боль всплывает в памяти мгновенно. Затем тишина и тьма. В себя приходит он уже бредущим по унылым раскаленным пескам под убийственными лучами гипертрофированного солнца. Странным является не только перемещение из джунглей в пустыню. Профессор точно знает цель похода. Откуда? Пока — загадка. «Потеря сознания, перемещение, есть в этом что-то знакомое…» Стоун запинается о чахлый кустик и падает на колени. В висках стучит паровой молот. «Сэм!» Горячий воздух обжигает гортань при судорожном вздохе. «Нет, такого не может быть!» Профессор начинает догадываться, что произошло и зачем он идет через пустыню. За подтверждением того, от чего он прятался последние десять лет. За доказательствами своей неординарности. Он кое-как успокаивается и, с трудом поднявшись на ноги, продолжает путь.

Широкополая шляпа отважно борется с ударными дозами ультрафиолета. Правда, она нахлобучена по самые уши на голову Проводника. Стоуну сложнее. Легкомысленная бейсболка прикрывает короткой тенью лишь нос. Монотонность пути вызывает из памяти отдельные образы. Стоун пытается сосредоточиться и вспомнить какую-нибудь историю целиком, но перед глазами, на фоне красноватого песка, почему-то маячит неуклюжий щенок. Он так же, как и профессор, спотыкается и тычется носом во все, что ему предлагают. «Предчувствие — это логическое построение на уровне подсознания». Стоун любит причесывать подобными фразами нелепые и труднообъяснимые образы, возникающие иногда в голове. Типичный пример — щенок. Жара превращает все синапсы в непроводящий импульсы студень. Подкорка никак не может зацепиться за серое вещество, и мозг работает в режиме поцарапанной пластинки. «Долго, долго, еще очень, очень долго…» И щенок барахтается в песчаном море, изредка замирая, чтобы высунуть розовый язык и отдышаться. Не ясно только, чем здесь можно отдышаться? Воздух насквозь пропитан энергией щедрого солнца. Горячего и безжалостного. «И это нормально. Я имею в виду безжалостность. Милосердие, сострадание, любовь присущи только людям, да и то не всем. Быть может, меньшинству. Наверняка меньшинству…»

Проводник замедляет шаг. Он внимательно осматривает местность вокруг, словно ищет особые приметы нужного места. Стоуну становится весело. В мире, где нет ничего кроме неба, солнца и постоянно меняющих форму барханов, «особые приметы» воспринимаются как неприличная шутка.

— Здесь, — произносит Проводник, сжав в кулаке горсть песка.

— Прекрасно, — откликается Стоун, с усилием ворочая пересохшим языком.

Они садятся на подвижный песок и открывают фляжки. Горячая, пахнущая пластмассой вода доводит профессора до исступления. Он чувствует, как твердеют расплавленные связи между полушариями мозга, как отступают безумие и безразличие. В последнем глотке тонет надоевший щенок. «Все, я снова жив». Проводник не разделяет энтузиазма профессора. Он пьет медленно, смакуя каждый глоток. Наконец он останавливается и с видимым сожалением закрывает флягу. Стоун вытирает тыльной стороной кисти вновь появившийся на лбу пот и вопросительно смотрит на спутника.