Юрий Маслиев - Месть князя

По опустевшим трапам уже резво поднималась небольшая группа довольно упитанных зэков в стандартных новых фуфайках.

– Ссученные [36] Воры, согласившиеся сотрудничать с администрацией лагерей. …– с ненавистью проскрипел стоявший рядом с Михаилом молодой, но уже бывалый зэк Лёнчик по кличке Карузо.

Талантливый щипач-одессит, виртуозно умеющий шарить по карманам зевак-фраеров на родном Привозе Одессы-мамы, он заработал свою кликуху тем, что так же виртуозно на гитаре исполнял песни собственного сочинения, терзая воровской романтикой заскорузлые души коллег.

– Ссученные… – еще раз злобно сплюнул он. – Пошли трюмы очищать от покойников. Трупоеды, мать их!..

Его гитара, висевшая за спиной как винтовка, тренькнула, задетая сидором [37] Сидор ( сленг .) – вещмешок. какого-то пентюха-зэка.

– Буркалы [38] Буркалы ( жарг .) – глаза. расшнуруй, – Карузо виртуозно, как и все, что он делал, матюкнулся и незлобиво заехал в ухо неуклюжему недотепе.

– Колонна-а-а!.. Шаго-о-ом марш! – прозвучала команда.

И масса зэков, подобно блекло-умирающей змее, медленно извиваясь, двинулась вверх по дороге к видневшимся вдалеке строениям.

– В баню, в баню ведут, – радостно пронеслось по рядам.

Завшивленные, покрытые грязью и коростой, заросшие зэки прибавили шаг.

Прошло немного времени – и Муравьев, как и все остальные зэки, ошпаренный кипятком вперемешку с ледяной водой, остриженный наголо парикмахерами из остервенелых ссученных, переодетый в фуфайку мышиного цвета, в ботинках из жесткой свиной кожи, в треухе на голове и с белеющим зэковским номером на груди, двинулся в колонне к баракам лагеря-распределителя в окружении такого же, как и прошлые, озверевшего от злобы караула, оставив, как и другие зэки, в бараке-бане свои штатские вещи – эту тоненькую, как паутина, память о прошлой жизни. В ушах его еще звенел жадный гомон свободных от вахты вертухаев, копошившихся, как мародеры, вокруг отобранного у зэков барахла. Один только неунывающий Лёнчик-Карузо каким-то чудом умудрился протащить сквозь это грабительское сито свою невесту-гитару. Это была его не первая, да, наверное, – и не последняя ходка. Здесь он был как дома и не унывал. Уголовники, в отличие от политических, социально чуждых, долго в тюрьме не задерживались. Как говорится, ворон ворону…

Колымская трасса – душа Магадана – казалось, была спаяна не только вечной мерзлотой, но и похожими на нее душами сотен тысяч заключенных, шагнувших отсюда в ледяную пустныю Великого Севера навечно.

Завотделением эпидемиологической службы Дальстроя Евгений Сергеевич Лопатин вместе со своим шофером Угрюмовым посетили уже несколько лагерей, расположенных вдоль этой главной артерии, по которой шло снабжение края, вздыбленного, подобно гигантским волнам, чередой сопок, плавно переходящих одна в другую.

Как ни дешевы были рабочие руки зэков, рвущих жилы в этом аду, естественная убыль личного состава лагерей перешагнула все мыслимые и немыслимые границы рационального использования людских ресурсов. В Главном управлении лагерей всполошились. Конечно, речь шла не о пересмотре правил содержания ЗК. Сколько их останется в вечной мерзлоте – никого из администрации не волновало. А вот то, что темпы освоения Колымского нагорья не соответствуют плану, начальство волновало, и это еще очень и очень мягко говоря. За такое можно было и самим откушать лагерной баланды в лучшем случае, а в худшем…

По крайней мере, два начальника Дальстроя поплатились головой, и на очереди был третий. Дорога трудового подвига была устлана не только трупами народа, ради которого этот подвиг совершался, но и трупами энтузиастов-революционеров, что стояли у истоков революционного процесса и сейчас пожирали друг друга, как пауки в банке, под неусыпным взором своего вождя. Его, впрочем, в будущем тоже сожрут втихаря, умудрившись в конце пути, как шакалы, оплевать труп льва привселюдно.

Дикая эксплуатация зэков, жуткие условия содержания, беспредельная власть осатаневшей администрации, отсутствие медицинской помощи, эпидемии тифа, дизентерии, туберкулеза, цинги – косили людей тысячами. И хотя караваны судов выбрасывали на берега бухт Нагаево и Марчекан все новые и новые толпы рабов, рабочих рук не хватало. Поэтому начальство зашевелилось. Производственные нормы не уменьшились, но зэковский паек все-таки увеличился, хотя и незначительно, а по лагерям направлены санитарные инспекции с довольно широкими полномочиями. Эпидемии необходимо было остановить любой ценой. Поэтому санитарным инспекторам предписывалось привлекать к выполнению этой задачи любых специалистов.

Лопатин имел разрешение на доступ к информации о личном составе лагерей и даже военизированной охраны. Правда, каждый здравомыслящий человек понимал, что, имея доступ к таким сведениям, он сам рано или поздно будет ликвидирован – система не терпела свидетелей. В этой стране царил не закон Конституции 1936 года, а закон уголовной банды во главе со «всесоюзным паханом». Свидетель преступления должен исчезнуть. Да что там свидетели… Даже исполнители исчезали бесследно! Так, старых революционеров-чекистов убирали сотрудники Ягоды, которых потом сожрали выкормыши Ежова, а на них потом накинулась свора Берии и так далее, и так далее…

Но Лопатина мало волновали эти далекие перспективы. Так или иначе, он ознакомился со списками заключенных, прибывших с несколькими последними этапами, где и наткнулся на фамилию Муравьева. Узнав, что его отправили с очередным этапом дальше на Север, он с инспекционной проверкой (что, кстати, вменялось санитарному врачу в обязанность) кинулся по следам Михаила. Этап не так давно отправили по трассе в глубь континента, и он оставлял в каждом лагере по пути следования партии новоприбывших зэков.

Палатка, Усть-Омчуг, Омсукчан, Сеймчан, Оротукан – поселок следовал за поселком, лагерь за лагерем, в каждом из которых было проделано много работы. Почти весь медперсонал – врачи, санитары, следовавшие вместе с Лопатиным в небольшом автобусе, – был распределен по медпунктам. Было оборудовано несколько лагерных больниц. За пару месяцев этой длительной командировки комиссию Лопатина пополняли, догоняя в пути, новые специалисты и партии медикаментов. Но главной цели, ради которой Лопатин вырвался в эту поездку, он так и не достиг – следов Муравьева пока не было обнаружено. Однако впереди оставалось еще несколько лагерей, и Евгений не терял надежды.

Уже несколько суток взрывы следовали один за другим. Дорога упиралась в целую гряду сопок, поднимавшихся все выше и выше, круто обрываясь к притоку Колымы – Дебину – бурной, ледяной даже в жару реке, застывшей сейчас в мрачно-гранитном оледенении. От сильного мороза река, промерзшая до дна, давала достаточно широкие трещины в тех местах, где северный ветер сдувал со льда снег. Тонны взорванного грунта рушились с обрывов в устье, а затем в дело вступали муравьи-заключенные. Одни на носилках растаскивали мерзлый грунт, другие, вооруженные ломами, кирками, молотами, остервенело набрасывались на огромные каменные глыбы, преграждавшие дорогу. Как только площадка очищалась от завалов, к делу вновь приступали подрывники-вольняшки с помощниками из заключенных.