Сергей Анисимов - За день до послезавтра

Момент, когда в центральном посту «Сан-Хуана» вдруг стало необычно тихо, случился несколько вахт спустя, когда коммандер Мартин и каждый другой, наверное, человек на борту прошел с десяток обычных плавных циклов, ошибочно именуемых «биоритмами». Смен бодрствования и фаз сна. Смен действий бездействием и обратно — и смен настроения: от мелкой обиды на судьбу — на удовлетворение собственной молодостью или зрелой силой. Как у всех. Три или четыре секунды, на которые без видимой причины обрывается негромкий обмен словами и фразами. Тишиной это назвать сложно — никуда не делись ни приглушенное сдержанное дыхание механизмов под ногами, ни шорох и попискивание многих десятков приборов. Но голоса из этого всего выпали, — а подобное чувствуется сразу. На суше про такие секунды говорят «ангел пролетел» и улыбаются; у подводников есть собственное, малоприличное выражение. Потому что если ты находишься глубоко под поверхностью моря и всего в сотне морских миль от русских, неожиданная тишина не расслабляет. За секунду напряжение в центральном посту сгустилось на порядок. Моряки вжали головы в плечи, одновременно разворачиваясь в стороны, окидывая взглядами десятки экранов, снимая показатели с сотен датчиков, определяющих жизнеспособность и боеспособность могучего стального зверя, продирающегося через толщу ледяной воды с людьми в брюхе. Секунды, пока струйки холодного пота скатываются между лопаток, впитываясь в тонкую ткань форменных футболок. Потом сразу несколько человек разворачиваются к старшему оператору главного гидроакустического комплекса, в просторечии сонара. Разворачиваются к широкому экрану перед ним, ориентируя остальных. Экран — это мешанина пятен и полосок нескольких цветов: нужно иметь очень узкую специализацию, чтобы научиться вычерпывать информацию из этого мельтешения напрямую, без интерпретаций, предлагаемых мощнейшим компьютером из имеющихся на борту. Но согнутая спина лейтенанта буквально излучает настолько густую смесь чувств, что тела делают все сами: по мускулам проходит первая разминающая стенки сосудов дрожь, невидимо-тонкая пленка влаги окутывает кожу, мышцы радужной оболочки подстраивают размер зрачков до идеального при данном освещении.

— Что?

Голос старшего помощника командира спокоен и ровен. Вопреки тому, что принято думать об обязанностях строевого командного состава, именно его должность традиционно подразумевает командование в бою. Когда начнется обмен ударами, в каком бы формате он ни происходил, именно «экзек» будет командовать фактическим применением оружия. Дело командира надводного корабля или субмарины — выведя их в заданную точку, подтвердить соответствие решения на использование оружия избранной тактической схеме. Так принято еще со времен ранних броненосцев, впервые ставших слишком большими и технически сложными для единственного старшего офицера. Когда убеленный сединами командир приказывал поднять стеньговые флаги «до места» или просто отдавал команду, начиналась работа старшего артиллерийского или старшего торпедного офицера корабля, или обоих. И так далее до самого низа, до младшего матроса в броневой чашке зарядного погреба глубоко в стальных корнях орудийной башни или старшины, снимающего показания амперметра с «пипочек» контрольных электродов торпедных батарей. На самом деле то, что сейчас не командирская вахта, а его, — это совпадение. Но ценное, поскольку как делалось раньше, так делается и теперь. Как бы. В целом. Потому что настоящий морской бой, бой равных или почти равных противников всегда представляет собой импровизацию и лишь в общих чертах укладывается в уставы. Исключения настолько редки, что входят в учебники истории.

Лейтенант поднимает ладонь вертикально вверх, останавливая вопросы. Возмутительное нарушение субординации — опять же с точки зрения уставов. Демонстрация серьезности происходящего и того, что акустик знает, что делает, — если смотреть с точки зрения людей, понимающих настоящую цену до предела зауженного профессионализма. Старший помощник командира «Сан-Хуана» дублирует жест лейтенанта. Пауза затягивается — и ощущение застывших на середине движения тел за спиной вызывает у лейтенанта-коммандера злую, широкую ухмылку, и краем не прорвавшуюся наружу. Пускай учатся: даже если сейчас это ложная тревога, финт напряженных нервов, — когда-то от способности сдержаться и не отвлечь даже вздохом занятого делом товарища может зависеть жизнь ста с лишним человек на борту. А опосредованно — и сотен тысяч на суше. Переоценить значение таких уроков практически невозможно.

Они все умеют работать в условиях жесточайшего стресса. «Переменного стресса», как это весьма неточно называется в специальной литературе. Гораздо точнее будет сказать «мельтипараметрического», но тогда это будет еще тяжелее для восприятия. Гроссмейстеры «быстрых шахмат» — это просто дети в песочнице по сравнению с офицерами, способными четко ориентироваться в потрясающе динамичной обстановке боя. Попробуйте играть в «быстрые шахматы» в мигающей цветомузыкой комнате, помещенной в скоростной поезд, и не просто входящий в вираж, а перемещающийся одновременно в трех осях. Причем рядом вопит с десяток человек, сообщая данные, каждая деталь которых способна изменить правила на доске на несколько следующих ходов. Трехмерной доске, если кто уже забыл, и резко уменьшенное по сравнению с шахматами число фигур на ней с лихвой компенсируется многообразием их типов. А потом комнату встряхивает, по ней проходит как будто ветер, половина экранов и индикаторов вышвыривает из себя рой разноцветных искр — и автоподстройка динамиков не успевает компенсировать тот всплеск децибел, который успеют выдать ребята из удаленного отсека. Живые, такие же, как ты, люди, к которым ворвалось пламя и которые понимают, что вот-вот пойдет фреон…

— Оскар-два, — неожиданно произносит лейтенант. Голос у него высокий, едва ли не юношеский, резко контрастирующий с комплекцией регбиста. К этому на лодке давно привыкли: это не самый худший недостаток из тех, что встречаются у взрослых людей, по нескольку месяцев проводящих вплотную друг к другу.

— Точно?

Это была единственная нота сомнения, которую лейтенант-коммандер себе позволил. Вполне простительная, учитывая его статус в эти часы.

— Да. Теперь я уверен.

— Командира в центральный.

Поведя руками, матрос у коммутатора неслышимо сказал в черный цилиндрик микрофона какие-то слова. Все, или почти все. Коммандеру Мартину нужно около двухсот сорока секунд, чтобы появиться в центральном посту и ритуальной фразой обозначить принятие на себя ответственности за лодку в полном объеме. Что, разумеется, не отнимает ни малейшего кусочка от собственной доли ответственности каждого из них.