Мария Семенова - Парадокс Ферми

…Щепов задумчиво ждал, пока Муса не развяжет узел на платке, прищурился, глянул. Кольцо от Абдулы не впечатляло. Брось такое на мостовую, вряд ли скоро поднимут. Окислившийся, почерневший металл, овальная неправильная форма и мутный камень, невзрачный, даже не огранённый. По виду — дешёвая поделка. Кому понадобилось замуровывать её в камень?

— Хм-м, — с видом матёрого торговца скривил губы Щепов. — И сколько же хочет мой большой друг Муса за кольцо, которое, по его же словам, приносит в дом беду?

Честно говоря, перстенёк был ему и даром не нужен. Однако информатору всяко нужно платить, а так и Фатима с дядей Измаилом будут сыты, и дедушка Салих, и внучок Тагир…

— Э-э-э, — на миг задумался Муса, поднял хитрые глаза к вентилятору на потолке, а Щепов с важным видом извлёк бумажник и начал с хрустом вытаскивать купюры — не ахти какие, без нулей. При этом он профессионально, цепким взглядом следил за выражением лица Мусы. Едва глаза у того алчно вспыхнули, как Щепов прекратил отсчёт, встал из-за стола и вытащил из сейфа бутылку водки:

— Ну, дорогой друг?

— Э-э-э, — снова глянул в потолок Муса, зашевелил губами, словно рыба на берегу, а Щепов достал ещё бутылку, добавил банку ветчины и ласково изрёк:

— Ну что, дорогой друг, по рукам?

Где уж простому стукачу до бывалого чекиста… Вскоре кольцо из храма было продано за гроши, Муса, покачиваясь, отправился домой, а Щепов, спрятав в холодильник остатки закуски, принялся вертеть в руках приобретение. Действительно, ничего особенного. Иссиня-чёрный ободок металла, кривовато приделанный невзрачный кристалл… Чувство было такое, что это не украшение, а просто приспособление, чтобы не потерялся камень.

«И такую вот такую гайку замуровывать в стену?..» Щепов надел кольцо на палец, повернул к свету, непонимающе вздохнул и только успел снять и бросить в пепельницу, как дверь открылась и вошла Зоя Дмитриевна:

— Володя, шифротелеграмма. Литер «А». Там такое…

Она запыхалась, и на ней просто лица не было.

«Господи, неужели война?..» Щепов тоже побледнел, но справился, взял внезапно задрожавшей рукой бланк шифротелеграммы… Глянул, прочитал… И с облегчением перевёл дух. Жизнь продолжалась. Правда, уже без Никиты Сергеевича Хрущёва в качестве идейного вождя. У руля корабля развитого социализма встал на вахту новый кормчий. Статный, с выдающимися бровями…

— Володя, что же теперь с нами будет? — тихо спросила Зоя Дмитриевна. — Новая метла… как ещё пометёт…

Уезжать отсюда ей до смерти не хотелось. Жить на берегу Нила Зое Дмитриевне нравилось куда больше, чем на берегу Невы. А песня про берег турецкий, [21] Песня М. Блантера на слова М. Исаковского «Летят перелётные птицы»: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна». который нам, дескать, не нужен, — она для тех, кто никуда ни разу не выезжал.

— Отставить панику, товарищ капитан, — окончательно взял себя в руки Щепов и кивнул ей — и строго, и ободряюще. — Выше голову, Зоя. Всё хорошо.

А сам подумал о быстротечности и бренности бытия. Взять хоть того же Никиту Сергеевича. Давно ли сюда приезжал, взрывал под гром аплодисментов гранит, принимал высший египетский орден «Ожерелье Нила» и делал президента Насера Героем Советского Союза… И вдруг р-раз! — и бывший лидер уже никто, политический труп, обычный пенсионер. И то хорошо, что не расстреляли, не отравили, не залечили, в крематории не сожгли… Правы были древние: жизнь наша — суета сует. Нескончаемая гонка куда-то за горизонт. С неизбежным финишем на кладбище.

Тут невольно спросишь себя: а что ты смог, что успел в этой бешеной кутерьме?.. Ведь не мальчик уже, на плечах погоны с двумя просветами, а на висках — сугробами седина. А успеть — ни хрена толком не успел. Всё какая-то текучка, истерика, беготня, погоня за призрачными должностями и чинами… Ни книги не написал, ни дерева не посадил, ни дома не построил, ни сына не вырастил. А это значит, что жизнь, по сути, проходит мимо, и это нужно исправлять, покуда не поздно.

— Всё, милая, всё, хрен с ней, с этой политикой. — Щепов подошёл к Зое Дмитриевне, нежно обнял за плечи. — Пойдём-ка домой хлебать твой борщ с салом. Пойдём, малыш, утро вечера мудренее…

О древней побрякушке, валявшейся в пепельнице, он даже не вспомнил.

Леса по сторонам шоссе стояли скучные, невесёлые, почти полностью растерявшие осенний камуфляж. То немногое, что оставалось, было каким-то блёклым и неживым. Не пышное природы увяданье, а тлен и распад, безобразие умирания. Одни ёлки торчали бодрые, готовые нести свою зелень сквозь зиму, к новой весне…

Клёнов оторвал глаза от пейзажей за окном «Нивы», тяжело вздохнул и плавно, чтобы не потревожить пассажиров, стал входить в поворот. «Вот так, четверть века точно в песок…» А впрочем, что его жизнь по сравнению с тысячами тех, кто строил, налаживал, испытывал, доводил до ума… Которых в одночасье, простым росчерком золотого пёрышка — в никуда…

Пассажиров в «Ниве» ехало трое. Жена Клёнова Бася, их дочка Настя и сибирский кот Леопольд. При имени Бася люди обычно представляют скорбные глаза-миндалины, гетто, мацу, холокост… однако в данном случае имел место не холокост, а ленинская политика партии по отношению к окраинным народам великой страны. По паспорту Басенька была Байныс, а по пятому пункту — алтайка. В далёкие пятидесятые папа Клёнова поставлен был заведовать на Алтае искоренением шаманизма. Как ни странно, высокая партийная должность не убила в нём человеческое — смысл своей деятельности он видел в том, чтобы спасти всех, кого сможет. Один из спасённых много позже вышел на сына спасителя. Пригласил в гости, познакомил с внучкой — Байныс Темировной Юдаевой, специалистом по этнографии…

Клёнов вежливо поцеловал маленькую сильную руку и вдруг понял, что жизнь едва не прошла мимо. Он увидел глубокие, как горные озёра, глаза, тёплую улыбку, длинные волосы цвета воронова крыла… Услышал голос, загадочный и манящий, — хрустальный голос бегущего по алтайским скалам ручья… В общем, забрал Клёнов Байныс в Москву, повёл в загс — и ни на миг о том не пожалел. Правда, долго не было детей. Лишь лет пять тому назад — если верить внучке шамана, с подачи могучего Ульгеня, Священной Белой Матери Ак-Эне и доброй богини Умай — на свет божий явилась Настя. Вон устроилась за спиной в обнимку с котом, куксится, дует губы… С чего бы? Обычно она всегда радовалась поездкам на дачу, возможности прокатиться на папиной «Ниве». За городом она бывала заметно веселей, чем в Москве. Бася говорила, что детям свойственно ощущать ауру злобы, подозрительности и страха, полог обречённости и несбывшихся надежд, висевший над мегаполисом. И это уже не говоря о крови на ступенях Белого дома, на московских мостовых, на стенах стадиона «Красная Пресня», давно смытой осенним дождём…