Сергей Калашников - Четвертая дочь императора. Оператор совковой лопаты

У Мишки сейчас кузнечный период. Ножиков наковал. Плоские полоски, заострённые с одной стороны, и сплющенные от конца до середины одной кромки. Место, где он куёт — гранитный валун, уже заметно выщерблено в месте, по которому он обычно бьёт. Надо подумать о стальной наковальне. Но, если делать её, то, даже переплавь он все запасённые самородки, и свари все получившиеся в результате железные лепёшки с теми, что уже имеются, то как раз и выйдет что-то минимально пристойное.

А ему нормальная стамеска нужна, железка для рубанка, наконечник для копья, несколько длинных гвоздей, буравчики, а, чтобы их сделать — тиски. Бородок, опять же из самой твердой лепёшки следует отковать. Металла недостаточно.

— Эгей! — А это что за птица кричит? Не слышал он в этих местах такого голоса. Наверное, зимовать сюда прилетела.

В нескольких шагах от входа в кузницу стоит мужчина. Одет в шкуры, да так ладно, что от одного взгляда на него становится тепло. Коренастая фигура, средний рост, на лице сразу бросаюся в глаза могучие надбровные дуги и низкий лоб. Кажется, знаменитая Герасимовская реконструкция черепа неандертальца выглядит точно также. Что-то говорит.

Понятно, что шансов на достижение взаимопонимания путём речевого обмена нет. Так что нечего и пытаться. На всякий случай, повторяя жестикуляцию собеседника, поднял к плечу открытую ладонь правой руки, прокашлялся, отвернувшись, хлюпнул носом, и вслух сформулировал закон Кирхгофа. Получилось весомо и дружелюбно. Для другого случая в запасе имеется теорема Пифагора. Считается отличной темой для первого контакта с чужим разумом.

Потом показал на себя пальцем и произнёс: «Миша». Направил ладонь на мужчину и сказал: «Пятница».

Гость подумал, Ткнул в хозяина и повторил: «Миша». Потом — в себя и представился: «Питамакан».

Нормальное имя. Даже знакомое почему-то. А главное — шаг навстречу. Люди ведь знакомятся с целью что-то от этого поиметь. Диалог вселяет надежду на перспективу. Хотел бы дикарь его прихлопнуть, так вот копьё в левой руке. С каменным, между прочим, наконечником. И совсем даже не грубым, особенно, если вспомнить его стальной топор. Жестом позвал Питамакана в холодные сени. Тут у него печурка горит, так что тепло. И рыба солёная отмокает. А то рассол-то он применял насыщенный, так её перед употреблением внутрь хотя бы полсуток надо в чистой воде подержать, чтобы соль частично вышла. Перед тем, как войти, гость пристально посмотрел на дёрн, покрывающий крышу и произнёс ещё одно знакомое слово: «Мандан». Что оно означает, вспомнить не удалось.

Усадил дикаря на лавку за стол, Выдержали жерди вес, только чуть прогнулись. Рыбу перед ним положил на тарелку, ножик не забыл. Себе тоже. Подал пример. Гость не чванился, не кривился, не чавкал, а уписывал угощение в хорошем темпе не слишком сытого человека. Руками, понятное дело, помогал. Что интересно, справились оба одновременно.

Водички теплой в миску налил, пальцы помыть. Помыли. Рыбка-то жирненькая. Потом горячей воды в чашку из горшка зачерпнул, и себе тоже. Поставил баночку варенья из ирги и ложки положил. При скудном свете, что распространялся из печной топки, всех нюансов мимики гостя разглядеть не удалось. Но гримасой неудовольствия это явно не было. Хоть и неандерталец он, то есть другой биологический вид, однако улыбается по-нашему. По-кроманьонски. И не страшный он ни капли. Скорее — особенный.

Накормил, напоил, в баньке выпарить не получится, нет у него баньки, зато спать уложить — запросто. Показал на топчан, толсто застеленный сухими еловыми лапами. Гость сделал отрицающий жест рукой. Не головой покрутил, и не пальцем у виска, а как-то более изящно, и в то же время понятно. Взял со стола ножик, которым помогал себе с рыбкой, протянул вперёд на двух вытянутых руках, а потом плавно поднёс его к своей груди.

Совсем понятный жест. Просит, стало быть. С одной стороны — ножиком больше, ножиком меньше — не велика разница. Имеются они у него нынче. Но не даром же!

Подергал мужчину за рукав куртки — а в том, что у этого наряда имеются рукава, застёжка и даже воротник, это он уже разглядел. А потом изобразил, что одевается.

Неандерталец поспешил на выход, вложив нож в Мишкину руку. И сделал приглашающий жест. Вышли. Показав рукой на невысоко стоящее солнышко, дикарь трижды обвёл в небе дугу с востока на запад через юг. Понятно. Через три дня обещает. Отдал ему ножик, выслушал непонятную тираду. Сформулировал в ответ один из законов Ньютона, тот, в котором про действие и противодействие, и, глядя в спину удаляющегося гостя, почувствовал себя беспросветным лохом. Задаром ведь вещь отдал, поверив обещанию. Без никаких гарантий.

Хотя, с другой стороны, непонятно, почему этот гарный хлопец просто-напросто не отобрал то, что ему нужно. Крепости телесной в нём на двоих, походка мягкая, текучая. А антропологи считали, что эти не совсем наши предки были неуклюжими.

Про баньку Мишка совсем не подумал. Пока было тепло — речки ему хватало. А нынче помыться решительно негде. Он ведь, когда гостя принимал, никакого запаха не почуял. Ни псиной, ни кислятиной от визитёра не пахло. А вот собственные ароматы ощутил. Не самые благозвучные, кстати. И ничего подходящего не приготовлено. Без парилки он обойдётся, но теплый закуток со стоком, куда уйдет то, что набрызгается при мытье — это требуется немедленно. В холодных сенях он давно поставил печку, чтобы до начала больших морозов можно было здесь готовить, а то в тёплой части жилища уж совсем сумрачно. Не в том смысле, что темно — окон то у него нигде нет. Там просто стены как-то давят. Или это такое впечатление из-за близости бревенчатого наката? А может быть, руки помнят, сколько земли он сверху насыпал?

В общем, хоть и готово всё для жизни в тёплом отсеке, но заходит туда Мишка только по делу. А обитает в полухолодной части, где достаточно тепло, пока нет морозов. И совсем не тесно. И между стеной и печкой пространство подходящее. Поднять здесь пол на двадцать сантиметров утрамбовывая глину на откос — работы на пару часов. Два плетня соорудить да куски коры к ним изнутри приладить на те же мочальные верёвочки, лавочку собрать, подставку для горшка с горячей водой, трапик под ноги связать — вот и вся банька.

Сразу и опробовал. А вот лезть в эти штаны такому чистому — ну совсем неохота. Постирал с золой, выполоскал. Хорошо, что он сюда жёлоб от своего ручейка проложил, незачем из тепла в эту промозглую сырость выскакивать. Посдит в тепле, глядишь и пройдет у него простуда, наконец-то.

Если уж на то пошло, он еще одну канаву позднее прокопает, немного глубже. И оборудует её специфически. Чтобы и по санитарно-техничекским вопросам иметь подходящие условия в пределах ограниченно отапливаемого объёма. В морозы-то, когда ручеёк замёрзнет, конечно, вернётся к характерному для дикой природы способу оправления естественных надобностей. А пока холодов настоящих нет, он может себя и побаловать.