Феликс Разумовский - Ошибка «2012». Игра нипочём

Уже понимая, к чему идёт дело, Наливайко задумчиво рассматривал на стене портрет Зильберкройца. Как известно, нацисты сначала отправили физика-теоретика в концлагерь, а научную лабораторию дали ему уже потом. Следовало поаплодировать художнику за безошибочный выбор момента. На картине был изображён молодой измождённый мужчина в полосатой арестантской одежде. Оглядываясь через плечо на лагерные вышки и конвоиров со злющими псами, он торопливо что-то писал на бумажном клочке…

– «Эта кратко изложенная концепция, созданная в соавторстве с моим другом и единомышленником доктором Наливайко (Россия), лишний раз подтверждает, что теория С. Зильберкройца является лишь одной из множества шпал на тернистой дороге, ведущей нас к истине. Действительный член Британской академии наук профессор Эндрю Макгирс, Принстонский университет»…

– А ещё – французской, германской, канадской, швейцарской и так далее, – кивнул Наливайко. – Дальше-то что, Дарий Борисович?

– А ещё – анархист и Герострат от науки, – начал терять терпение академик. – Параллельные миры! С ума сойти можно!.. Вы с ним там машину времени ещё не изобрели? С подзарядкой от вечного двигателя?

– Ну, академии Франции, Англии, Италии и прочая Геростратом его почему-то не считают, – пожал плечами Наливайко. – Знаете, я пацаном был, соседи вернулись из эвакуации, из Узбекистана, дедушка у них не очень уже понимал, что к чему, всё порывался пойти в сад: «Урюка нарву». Какой урюк, какое что?.. Внуки его на лавке придерживать, а моя бабушка однажды возьми и скажи: «Да пусть его… может, правда нарвёт!»

Шутка не получилась.

– Вы что, действительно не понимаете, что к чему? – мрачно перешёл на «вы» академик.

– Действительно не понимаю, – ответил Наливайко. – От меня-то что по данному поводу требуется?

– Опровержение. – И «Дар Ветер» тоже посмотрел на портрет физика Зильберкройца. – Отмежевание. Пусть ваш Макгирс что угодно шпалами на пути объявляет, но – без нас. То есть без вас. Вы понимаете?

– Не понимаю, – повторил Наливайко. – В смысле, не понимаю зачем. Неужели вы хотите сказать, что фонд Зильберкройца только жополизам деньги даёт?

– Ну что ж. – Академик положил журнал на стол и припечатал его обеими ладонями. – В таком случае, на основании сегодняшнего приказа ваша лаборатория, господин Наливайко, становится структурной частью сектора «Дельта», возглавляемого членом-корреспондентом Кацем, а ваша должность согласно новому штатному расписанию аннулируется. Так что попрошу вас начинать сдавать дела. Прямо сейчас.

С утра ему зверски, до спазмов в животе, захотелось есть. Он сварил себе пельменей, отрезал от упаковки таблеточку, сунул её в нагрудный карман и пошёл тратить деньги. Купил вместительную сумку на колёсиках, серьёзные фирменные кроссовки, спортивный костюм и – давно облизывался, но было вроде незачем – хороший нож с булатным узором на лезвии. Ехать предстояло в лес, а в лесу без ножа мужик не мужик!

Потом Краев отсидел очередь к нотариусу, составил несколько бумаг (немало изумивших видавшего виды юриста), положил денег на свой «Мегафон» (платёжный автомат, вероятно, изумился не меньше нотариуса, но, будучи автоматом, виду не показал), купил у тётки в ларьке два здоровых короба от «Мальборо» – и отправился домой собираться.

А что нищему собираться? Только подпоясаться. В одну коробку полетела ненужная одежда из шкафа, в другую – всякие там записи, в основном на дисках разной степени древности. Три жестянки с доисторическим домашним кино, тем самым, так и не оцифрованным…

Первую коробку Краев отнёс на помойку, сердце малость заёкало от необратимого расставания со знакомыми вещами, но он не дал воли чувствам, запретил себе воображать, как этот вот свитер с красной полоской, купленный ещё мамой, станет валяться здесь под дождём, как в потёмках развернут его чужие жадные руки… Нет уж, уходя – уходи. Жги с концами мосты. Прошлое, оно в душе, там, где кубики и продранные коленки. А старое барахло – всего лишь старое барахло.

Так, в хозяйственной суете, он провёл всю первую половину дня, дождался Рубена и испортил ему аппетит:

– Погоди жрать, Суреныч, поговорить надо… Если коротко, то я уезжаю и уже не вернусь. Сейчас, – он посмотрел на часы, – приедет нотариус и решит вопрос с моей комнатой. Вот… Тома-джан, это чем опять у тебя вкусно так пахнет?

«Ну не артист я устного жанра. Писать вроде ещё кое-как получается, а говорить…»

– Ты слышала?.. – Рубен посмотрел на жену и как-то сразу осунулся.

– Господи, Олег, – опустилась на табуретку Тамара…

В это время прозвенел звонок и явился, как и обещал, нотариус. По-деловому зашуршал документами, вытащил подготовленную доверенность, и Краев, вновь чуточку оробев от необратимости происходящего, спалил ещё один мост.

– Вот, ребята… комната теперь ваша, – закрывая за нотариусом дверь, несколько осипшим голосом выдавил он. – Только мамин портрет просьба не шевелить, если можно. И коробочку поберегите где-нибудь в уголке… мало ли что…

Последняя фраза определённо была продиктована малодушием. «Всё-таки оставляю лазейку… – И пронеслось: – А вдруг случится чудо и я выживу? Тогда что? – Ответ нашёлся сразу и сам собой: – Да и плевать, пропаду, что ли?..»

Рубен, спасибо ему, не стал впадать в дурацкие сантименты, ахать, охать и выпытывать, куда, зачем и что такое случилось. И в приторных благодарностях рассыпаться не стал… Только взял Краева за плечо, и рука оказалась до того тяжёлой, а пожатие – до того неожиданно крепким, что у Краева шевельнулись смутные воспоминания, почему-то о сложной, осмысленной, но непонятной татуировке, но в это время Рубен спросил:

– Когда уезжаешь, сирели?

– Думаю, послезавтра. Съезжу на кладбище, с матерью попрощаюсь… подкуплю кое-чего…

Повернулся и, забыв про Томкины вкусности, ушёл к себе (пока ещё…), хотел, раз уж дал себе зарок, явить железную стойкость и выродить страничку-другую про непутёвого физика… всё же плюнул и поставил «Терминатора». Второго, где судный день. Его Краев мог смотреть снова и снова без счёту, как, говорят, мальчишки перед войной смотрели «Чапаева». А что, шедевр есть шедевр. И идея, и сюжет, и воплощение… А Шварценеггер один чего стоит! Чудо как хорош – брутален и обаятелен до невозможности. Воплощение американской мечты, супермен, создавший сам себя. Такой на губернаторстве не остановится, чует сердце, сделают ради него в американской конституции оговорку…

Валялся бы вот так и валялся на родной тахте, под стареньким пледом (этому пледу Краев приготовил в новой сумке самое почётное место), но досмотреть фильм до кульминации ему не дали. Израненный Шварц только-только выехал на транспортёре, чтобы низвергнуть противника в кипящую сталь, когда в дверь постучали.