Дмитрий Силлов - Закон проклятого

– С чем пожаловали, соколики? – почти ласково спросил дед.

Парни сопели, сверля пол взглядами, полными бессильной злобы. Наконец, старший выдавил:

– Твои сучата на нашу мамку порчу напустили. Порешить их надобно, чтоб другим неповадно было.

– А хто про то сказывал? – Дед переводил ствол с одного брата на другого. Ладонь свободной руки тихонько поглаживала лежащую на столе гранату. В наступившей тишине слышно было, как перекатываются по столу ребристые бока смертоносного снаряда.

– Цыганка сказывала…

– Так, может, она сама напустила порчу, сама и сняла. А после с вас, дурней, коня с телегой взяла, да и поминай как звали?

Братья топтались на месте. Боевой пыл при виде настоящего оружия куда-то исчез, и теперь им сильно хотелось побыстрее отсюда смыться. Но гонор и сознание того, что односельчане ждут за дверью «ведьмачьей» крови, не давали просто так взять и уйти.

– Ты, дед, вот что, – решился старший. – Кто там чего наслал, то нам неведомо. Однако, ежели вы сегодня с села не уберетесь, ночью один хрен, не мы, так другие красного петуха вам пустят, помяни мое слово. Так что собирай, Минаич, манатки, забирай своих «ведьмаков», да и катитесь вы отсель подобру-поздорову.

Дед опустил голову. Пистолет качнулся в иссохшей руке, но тут же снова вернулся в прежнее положение.

– Спасибо, соседушки, спасибо на добром слове, – тихо сказал Евсей Минаич. – Спасибо, что выгоняете как собаку из родного дома на старости лет. За то, что на детишек с топорами пошли, да не убили, – и за это земной вам поклон, люди добрые…

Дед встал из-за стола, гордо вскинул голову.

– Будь по-вашему, съедем мы, коли вы последнюю совесть потеряли… А теперь пошли вон, чтоб духу вашего здесь не было…

Братья вышли из дома, и долго ещё гудел народ у избы деда Евсея. Потом люди начали помаленьку расходиться по домам, а Евсей Минаич с Колькой и Натахой собрали нехитрые пожитки, запрягли тощую лошадку и на ночь глядя тронулись в путь в сторону райцентра…

Ставший уже родным, седой как лунь дедушка Евсей рассказывал Ивану, как в райцентре встретили они мужика, чью жену спасла когда-то Наталья, как помог он им перебраться в город, устроиться там на работу, пойти учиться… Как по воле столь нечастого в их жизни счастливого случая перебрались они в Москву, далекую и прекрасную, словно несбыточная мечта. Как у Николая внезапно обострился то ли Божий, то ли дьявольский дар, который потом, через много лет, люди будут называть экстрасенсорным…

Однажды он вдруг стал отчетливо слышать голоса, произносящие странные речи. Сначала он подумал, что сходит с ума. А после понял, что невольно слышит мысли других людей.

От них было просто некуда деться. И днем и ночью люди думали, говорили, смеялись и плакали, видели сны – и всё это одновременно звенело, гремело и стучало в черепной коробке Николая адской, непрерывной какофонией. Парень бился головой о стену, плакал, ходил по врачам, Наталья поила его отварами – ничто не помогало. Николай сходил с ума, начались припадки… Наконец, однажды Наталья, будучи уже на четвёртом месяце беременности, вошла в комнату и… упала в обморок. Николай лежал на полу с простреленной головой, сжимая в руке наган деда Евсея. На столе лежала записка:

«Наташенька, прости меня, больше не могу. Сегодня ночью опять приходила Татьяна, звала к себе. Последнюю неделю она приходила каждую ночь. С ней был кто-то в чёрном. Они говорили, что без меня, психа, тебе будет легче. Но там я буду ждать только тебя. Скажи сыну, что я люблю его. У нас будет сын, я знаю… Прощай…»

В ночь, когда родился Иван, шел проливной дождь. Струи ливня стучали в окна домов, гроза билась в стекла, снова и снова пытаясь пробиться в человеческие жилища и залить их мощными потоками небесной воды. Роддом содрогался, стонали громоотводы, принимая в себя немереное количество электрических разрядов, и древние бабки, сведущие в разной деревенской ворожбе, задергивали шторы, мелко крестились и бормотали: «Спаси, Господи, родился великий колдун…»

– Дождь, – слабо простонала Наталья, приходя в себя после тяжёлых, кровавых родов. – Дождь. Теперь его всегда будет сопровождать дождь…

– Что, милая? – склонилась над ней пожилая медсестра. – Всё хорошо, сынок у тебя родился. А сейчас отдыхать, отдыхать, милая… Много кровушки потеряла, тебе спать надо, сил набираться…

– Дождь, – шептала Наталья. – Кто родился в дождь, у того в жизни будет много слез и много горя…

Она закрыла глаза. Светлый, яркий коридор раскрылся перед ней. В конце коридора стоял Николай, улыбался и махал ей рукой.

– У тебя сын, Иван… – сказала ему Наталья, вздохнула, счастливо улыбнулась, протянула руки навстречу мужу и шагнула в сверкающий тоннель…

…Иван стоял на платформе. Дождь лил не переставая, покрывая лужи мелкой рябью и ероша перья огромных воронов, которые, кажется, сегодня слетелись сюда со всего света. Птицы топтались на перекладинах фонарей, недовольно вертели большими головами и громко материли на своем вороньем языке и дождь, и сородичей, и свою нелегкую птичью судьбу.

По пустынному перрону брело мокрое существо, у которого тоже не было особых причин радоваться жизни. Довольно крупный для своего возраста, но худой и жалкий, с потухшими глазами и обвислыми усами кот уныло шлепал по лужам, почти по-человечески вздыхая и особо ни на что не надеясь.

От роду зверю было меньше полугода, и за это время слишком мало видел он на свете хорошего. Прельстившись редкой породой, хозяин купил котенка, но потом что-то у него не заладилось с женой, та начала орать и поносить всё на свете, в том числе и непутевого хозяина вместе с его кошаком, который и на кота-то не похож, а жрёт не меньше хорошей собаки. Хозяин, осерчав, выбросил котенка за дверь, а после, отлупив не в меру голосистую супругу, заявил, что если она не прекратит из-за всякой ерунды так гнусно верещать и трепать мужнины нервы, которые без того ни к чёрту, то он в следующий раз и её выкинет на улицу.

Зверёк побирался по помойкам, но там царила жестокая конкуренция – местные коты не пускали чужаков на свою территорию. Проиграв по малолетству и недостатку боевого опыта пару схваток, котёнок стал скитаться по городу, заглядывая в глаза людям и жалобным мявом прося милостыню. Но люди редко снисходят до кошачьих проблем, и зверёк худел, слабел, усы опускались всё ниже, и всё паскудней становилось у него на душе.

Вот и сейчас он медленно чапал по платформе, в животе было пусто уже второй день, и кот был рад, что есть ещё силы шевелить лапами. Он остановился полакать воды из лужи – благо этого добра было всегда навалом – и услышал над головой чей-то голос: