Дмитрий Силлов - Закон проклятого

– Стой где стоишь!

Сержант Томпсон, неслышно вошедший в квартиру через незапертую дверь и – в который раз уже за столь короткое время – ставший свидетелем ужасного убийства, поймал на мушку участок переносицы между ярко-рубиновыми глазами. К сожалению, и на этот раз он опоздал. Совсем на немного.

– Стой где стоишь, ублюдок! Руки за голову!

Существо перестало визжать, отняло от лица костлявые руки и взглянуло на сержанта. Измазанные в крови губы растянулись в кривой дебильной ухмылке.

– Руки за голову, я сказал…

За спиной сержанта раздался звон. Джек Томпсон отпрыгнул в сторону. По разбитой тарелке на полу с хрустом проехал тяжёлый сервант, роняя на пол бокалы, блюдца, какие-то статуэтки.

Краем глаза Томпсон увидел, как Эндрю Мартин протянул руку и повел ею в сторону полицейского. Вслед за ней изменил направление движения и сервант. В следующую секунду угол деревянной махины резко ударил Джека, сбив его с ног. Пистолет вылетел из руки сержанта и, вертясь волчком, закатился под кровать.

Томпсон охнул – и потерял сознание.

…Очнулся он от ощущения, что чья-то омерзительная, скользкая лапа ковыряется в его мозгах, копошась в извилинах, как дотошная домохозяйка роется в куче мяса на рынке.

Джек с трудом разлепил веки. Красные глаза Эндрю, абсолютно непохожие на человеческие, внимательно смотрели на него.

– Как же ты нашёл меня… сержант Томпсон?

«Какого чёрта… Откуда он знает, как меня зовут?» – пронеслось в голове Джека.

Скользкая лапа надавила сильнее. Джек почувствовал, что сознание снова готово его покинуть.

– Правильно, зажигалка, – кивнула тварь. – А я всё думал, куда же она запропастилась?

«Он читает мои мысли… О, господи…»

Вымазанная кровью пасть расплылась в ухмылке.

– Меня пока рано так называть, сержант… Но, в общем, ты недалёк от истины.

Теперь мозги пылали огнем. Казалось, все дьяволы ада ковырялись в голове сержанта.

– Прекрати… – выдавил он наконец, ненавидя себя за то, что ему приходится о чем-то умолять эту красноглазую тварь. Но иногда боль бывает действительно запредельной.

Монстр, некогда бывший музыкантом Эндрю Мартином, ухмыльнулся снова:

– Больно? Терпи. Мне приходится ковыряться в твоей голове, Джек Томпсон. Ты же пёс, сержант. Служебный пёс, который, зарвавшись, нарушил закон и влез не на свою территорию. Ты служишь только своему хозяину, а мне ничего не скажешь даже под пыткой из-за своего дурацкого упрямства, которое ты называешь служебным долгом. Ведь так? Запомни, сержант, долг – это когда ты кому-то должен, а не когда от тебя требуют за пару тысяч долларов подставлять башку под пули. Но, пока ты этого не понял, придется потерпеть. Хотя я уже почти закончил.

Скользкие невидимые руки медленно отпустили голову.

– Все что мне нужно, я уже нашел. Значит, священник говорил что-то о Печати? Так-так… Видимо, придется еще разок перейти границу. Двусмысленно прозвучало, правда? Н-да… Увы, но в твоей башке больше нет ничего интересного. Только формула Миранды, этот твой долг и какое-то странное отклонение. Это ты его называешь любовью, коп?

Томпсон устало вздохнул и попытался приподняться. Безуспешно. Громадная махина серванта намертво припечатала его к стене.

– Классная вещица, – Эндрю засунул измазанные в крови пальцы в карман полицейского и извлек оттуда чудом не разбившиеся солнечные очки. – Не против, если я позаимствую? Подозреваю, что людям понадобится время, чтобы привыкнуть к моему новому обличью. Но ведь это всего-навсего время, не так ли, сержант?

Похоже, твари хотелось потрепаться. Томпсон попробовал извернуться, чтобы достать второй пистолет из кобуры на щиколотке. Напрасно. Проклятый шкаф прижал его к стене, словно мышеловка, и острый угол давил на рёбра, причиняя при малейшем движении невыносимую боль.

Эндрю выпрямился. И улыбнулся. Улыбнулся потому, что для него наконец-то закончилась неизвестность. Теперь он знал почти всё. Ещё одно видение развернулось перед его глазами.

Искалеченная рука, сжимающая в металлических щипцах карандаш, торопливо записывает в давно исчезнувшую книгу неровные, прыгающие строки.

«При незначительном контакте, при прикосновении, Четвертая Печать кардинально меняет восприятие. Человек может сойти с ума, потерять контроль над собой. Его тело меняется. Белки глаз становятся красными. Скорее всего, глазные сосуды лопаются из-за чрезмерного внутричерепного давления. И в конце концов, через некоторое время после того, как контакт прерывается, человек умирает. Только что погиб мой сын, поигравший с проклятой змеёй. Но я все равно докопаюсь до истины. Я должен узнать, во что превращается человек при непрерывном взаимодействии с Печатью. Сегодня я повесил медальон на шею, и никакие силы не заставят меня его снять… Боже, спаси мою душу…»

Эндрю расстегнул рубашку. Сержант Томпсон, зажатый между стеной и сервантом, глухо застонал. Но этот невольный стон вырвался не от боли…

Вокруг шеи музыканта обвивалась массивная серебряная цепь. Нижними звеньями она уходила под кожу. А в центре груди, там, внутри, под кожей и мышцами, словно второе сердце, билась металлическая змея.

– Дева Мария, Матерь Божья, – выдохнул сержант.

Тварь взялась руками за цепь и легко разорвала её. Обрывки цепи, будто гигантские черви, медленно поползли внутрь груди, поближе к своему пульсирующему повелителю.

Эндрю рассмеялся и шагнул к полицейскому. Носок окованного металлом сапога врезался в лицо сержанта. Джек Томпсон охнул – и снова потерял сознание.

Дождь монотонно стучал в стёкла высоких окон, напоминающих узкие бойницы средневекового замка. В костёле царил полумрак. Слабый отблеск пламени нескольких десятков свечей плясал на лицах прихожан, порой игрой света и тени превращая их в уродливые, гротескные маски. Слова, обращённые к Богу, сливаясь с величественной мелодией органа, многократным эхом отражались от величественных стен и терялись в непроглядной черноте многометрового свода. Лики святых с ветхих гобеленов, развешенных на стенах, безучастными глазами смотрели на немногочисленную паству, испокон века просящую Всевышнего разрешить их мелкие, суетные проблемы, которые тревожат человека всю его недолгую жизнь.

Несколько человек сидели на узких скамейках и тихонько шептали что-то про себя. Но вряд ли их молитвы достигали ушей Всевышнего. Скорее всего, они терялись в раскатах грома, и завывающий ветер уносил в пустоту тихие, бесполезные слова.

Резко скрипнули ржавые дверные петли, порыв ветра пронесся по костелу, швырнул мелкую дождевую пыль в искусно вышитые лица святых, всколыхнул ткань гобеленов, и, казалось, небожители на секунду ожили и с недоумением взглянули на того, кто посмел потревожить их многолетний покой.