Вадим Полищук - Возвращенец. «Элита пушечного мяса»

Корпус успел вернуться с плацдарма, пройти полторы сотни километров на север и опять перебраться на правый берег и в начале ноября был брошен в наступление, обходя Киев с севера. Медсанбат проделал путь вместе со всем корпусом, а вместе с медсанбатом и ранбольной Лопухов. В конце октября — начале ноября было уже холодно, одним дырявым, потертым халатом и тапочками не обойдешься. Из автороты Вове передали бэушную, но еще вполне приличную шинель и ботинки, решив часть бытовых проблем.

— Иваныч, как там моя ласточка? — поинтересовался Вова у привезшего шмотки Михальченко.

— Бегает пока.

— Кому отдали?

— Пацан, недавно совсем пришел, только после курсов.

Плохие новости, угробит гад машину, как пить дать угробит. Приодевшийся и расстроившийся Вова отправился обратно в дом, где квартировал, но по дороге заинтересовался матюгами, доносившимися из-под капота трофейного «блица», приписанного к медсанбату для перевозки раненых.

— В чем проблема?

Чумазый водила, матерясь, орудовал свечным ключом.

— Свечи, чтоб их! Чуть не после каждой чистить приходится, моментом засираются.

— Давно менял?

— Неделю назад.

— Ну-ка покажи.

Сам взять в руки свечу Вова не мог, но водитель снизошел, показал.

— Все ясно, — констатировал Лопухов, — ты свечи слишком «холодные» поставил.

— Такие же точно были, — не поверил мужик.

— Видишь, на ней стоит калильное число «двадцать два».

— Вижу.

— Значит, она быстро охлаждается и до нужной температуры не нагревается, вот на ней нагар и оседает. Попробуй поставить четырнадцать или семнадцать.

Водила буркнул «спасибо» и продолжил заниматься своим делом, видимо, до конца не поверил. Ну и хрен с ним.

В двадцатых числах ноября медсанбат расположился в недавно освобожденном Фастове. Прорыв советских танков к городу явился для немцев полной неожиданностью. Больших боев не было, пострадал Фастов мало, зато все немецкие склады достались нашим в полной сохранности. К сожалению, их уже успели взять под охрану тыловики, и поживиться там не удалось, несмотря на то, что повязки с рук, наконец, сняли окончательно. Тонкая, розовая кожица пятнами покрывала ладони, переходя в обычную желтоватую кожу.

— Ой, извини!

Выходивший на улицу Вова столкнулся с торопившейся в тепло медсестричкой. Анечка! Розовые щечки с задорными ямочками, шинель, напрасно пытающаяся скрыть все достоинства. «Сейчас или никогда», — решился Вова!

— Здрасьте, а мне повязки окончательно сняли.

Лопухов продемонстрировал свои руки. Новая кожа оказалась весьма чувствительной к холоду.

— Вот и хорошо!

Вове показалось, что девушка обрадовалась за него абсолютно искренне.

— Выпишут меня скоро, снова за баранку сяду, может, когда-нибудь и к вам сюда заеду.

— Приезжайте, будем рады.

— А, скажем, завтра вечером вы меня тоже будете рады меня видеть?

— Конечно.

Анечка протиснулась в дверь, задев Лопухова плечиком. И что это было? Слишком все зыбко и неопределенно, но Вова решил, что попробовать стоит. Были среди его знакомых специалисты, которые за полчаса могли заболтать девчонку и развести ее на секс. Сам он такими талантами не обладал, хотя подозревал, что дело здесь не в столько в хорошо подвешенном языке, сколько в правильном выборе объекта убалтывания. Однако контингент здесь не тот, чтобы на первом свидании и даже за час, поэтому Лопухов стал действовать старыми, проверенными методами.

О цветах в начале зимы можно и не мечтать, но плитку американского шоколада и большую по нынешним временам ценность — флакон одеколона «Красная Москва» ему кореша из автороты подогнали, вошли в положение. Лучше бы, конечно, духи подарить, но где же их взять, да еще в такие сроки? Привозивший презенты Иваныч, ехидно ухмыльнувшись, пожелал удачи и был послан к черту.

Вечером, когда уже стемнело, свежевыбритый Вова с оттопыренными подарками карманами шинели, осторожно поскребся в дверь дома, где квартировали медсестры. С минуту ничего не происходило, Вова уже хотел было сам взяться за ручку, но тут дверь приоткрылась.

— Лопухов, ты?

— Я, Нина Антоновна.

— Чего тебе?

— Анечку позовите, пожалуйста.

— Анечку, — фыркнула женщина, — погоди-ка, ты, часом, не на свидание с ней собрался?

— Ну… — замялся Вова.

— Зайди.

Дверь распахнулась шире, Лопухов вошел. Медсестра поправила укрывающую плечи темную шаль.

— Нет ее, с капитаном своим гуляет, — огорошила его женщина.

— С каким капитаном?

— С таким, из оперативного отдела. С весны еще. Вроде было поссорились они, а сегодня он опять появился и Анечку увел. Любовь у них, а ты бы не лез туда.

— Не буду, — пообещал Вова.

Сердце захлестнула горечь и злость. К чести Лопухова, не на девушку, она ему никаких надежд не давала, на себя — нафантазировал черт-те что и приперся, как последний идиот. Он уже повернулся, чтобы уйти, но передумал.

— Вот, возьмите, Нина Антоновна.

Торопливо выгреб из карманов приготовленные подарки.

— Ой, не возьму, — отказалась женщина.

— Берите, берите, — Вова сунул презенты ей в руки, — и спасибо вам.

Некоторое время он простоял у угла дома, сжав зубами колючий рукав шинели. Хотелось по-волчьи завыть в голос. Бывали у него и раньше жестокие обломы с женщинами, но переносились они намного легче. Видимо, Анечка-медсестричка чем-то его основательно зацепила его циничную душу. Холодный воздух остудил тело, прочистил голову. Лопухов хотел было уже уйти, но тут до него донеслись чьи-то шаги, Вова замер. Как назло, Анечка вернулась. И не одна, со своим капитаном. Сцену прощания он досмотрел до конца, хотя в косом лунном свете видны были только тени, недвусмысленно прильнувшие друг к другу. Нацеловавшись и наобнимавшись, голубки, наконец, расстались. Птичка упорхнула за дверь, птиц решительным шагом протопал мимо притаившегося Вовы, не заметив его. Переставляя затекшие ноги, вслед за ними убрался и Лопухов. На следующий день он с утра заявился к суровой Марии Ефимовне и решительно заявил:

— Выписывайте меня!

— Рано еще, — решительно отказала врачиха.

— Нечего мне здесь больше делать, здоров я, — продолжал настаивать Вова.

Уже через час, закинув за спину изрядно отощавший вещмешок и повесив на плечо автомат, он, не дожидаясь попутной машины, пешком покинул медсанбат с намерением никогда больше сюда не возвращаться.

— Ты что с машиной сделал, гаденыш?!

Только опасение содрать с кулаков тоненький слой едва наросшей кожи удержало Вову от мордобоя. «Шеви», к которому он успел прикипеть за несколько месяцев, встретил кривым, косым и убогим. В смысле, помятым крылом с разбитой фарой, спущенными колесами и не на ходу. Совсем молоденький, едва после курсов парнишка пытался оправдаться, но Лопухову его лепет был по барабану.