Олег Верещагин - Никто, кроме нас!

– Пи-пец.

Да ужжжжжж… Походило на то. Атаман рассматривал нас тяжелым, пристальным взглядом крупнокалиберной снайперки. Слева на вынесенных скамьях сидели казачьи старики – те, которые хоть самого атамана могут приговорить к порке по обычаям круга – меня уже просветили…

– Значит, это вы и есть? – спросил Громов. – Ну, чего молчите, вояки? Старший-то у вас имеется? Атаман или кто там… Атаману с атаманом поговорить не грех, пусть выходит!

Колька – вскинув голову и совершенно обреченно, – шагнул вперед строевым: раз, два, три. Отчеканил:

– Сотник Радько!

– Со-отник? – протянул Громов, оглядываясь на своих офицеров. – О как. Да, мил друг, за сотника-то люди по десять лет корячатся. А ты, значит, самоприсвоился… угу… – он спустился с крыльца. – База под Краснодаром – тоже ваше дело?

Колька кивнул.

– Да ты отвечай, как положено.

– Так точно! – Голос у Кольки был отчаянно-высокий.

– И по мелочи разное там?..

– Так точно!

– А Зорана Джинджича [21]не вы убили? – вкрадчиво осведомился Громов.

– Так т… – Колька поперхнулся. – Не мы-ы!!! – он ошалело посмотрел на атамана.

– Жаль, – крякнул тот. – Если б вы – точно б тебя на свое место поставил. А раз не вы – подожду…

– Издеваетесь… – выдохнул Колька обреченно, опуская голову.

– Голову подними, сынок, – тихо сказал атаман. Тихо, но все услышали.

И, когда Колька поднял голову, Громов вдруг положил ладони ему на виски и поцеловал в лоб. Развернул, приобняв за плечи, поставил рядом с собой.

– Ура, казаки!

И мы покачнулись – всем строем – от обрушившегося со всех сторон громогласного: «Ура!!!» Оно гремело и катилось, снова и снова, никак не могло остановиться, пока Громов не поднял руку. В наступившей тишине подтолкнул Кольку обратно в строй. Лицо Радько горело, глаза были потусторонние, но двигался он четко.

– Война идет, братья казаки. Чем окончится – мы знаем. Победой, – твердо сказал атаман. – А вот когда– вопрос посложней. Но кончится. И тогда всем дадим, что заслужено – сполна. А пока… – он кивнул, подошел один из офицеров, с большой коробкой. – Пока – что могу. Как атаман. И кубанский и терский, потому как Шевцов, атаман терский, пал позавчера смертью храбрых в бою…

Вокруг раздались возгласы, видимо, терцы этого еще не знали.

– У меня такое право есть… В общем, так, – он переждал что-то, и я вдруг понял: ему просто тяжело говорить. – Тем, кто в налете на Краснодар и авианосную группу участвовал – Героя. Остальным – не важно, где они бились, на земле или в воздухе – Георгия четвертой и третьей степени разом… Радько Николай!..

…У вас такое было?

Я просто ничего не понимал. Мне казалось, что я живу в каком-то сне, и реальность окончательно отодвинулась в невероятную даль. Журчал цифровик в чьих-то руках. Снова и снова. А на моей груди висела маленькая золотая звезда на черно-желто-белой ленточке. Совсем небольшая, я вам говорю.

Ну не могло же этого быть по-настоящему?

Знаете, когда я смог убедить себя, что это – по-настоящему? Когда, немного опомнившись, вспомнил, какие у атамана были глаза. Когда он прикреплял мне звезду.

Как у любого из нас после вылета. Только мы поспим – и все. А у него эта усталость наверное – навсегда.

– Мне известно, что двое из вас – в станичной больнице, – сказал Громов, когда наградил последнего. – Отсюда я отправлюсь к ним.

– Господин атаман, разрешите обратиться! – вдруг шагнул вперед Колька. Громов кивнул. – Господин атаман, а как же… дальше?

Вот оно.

Вот когда я вернулся в реальность.

– Дальше? – атаман обернулся, поглядел вокруг. – А что дальше…

– Дальше-то мы как? – напряженным голосом спросил Колька. – Ну. Наша сотня.

– Повоевали, хватит… нам оставьте… – попытался пошутить Громов.

Но Колька вдруг крикнул:

– Тогда берите награды обратно! А нам разрешите воевать!

– Воевать!

– Забирайте награды!

– Что мы – за них воевали?!

– Сорок километров до линии!

– У меня вчера отца убили!

– Дядю!

– Брата!

– Воевать!!!

– Да вы ж не казаки! – замахал рукой Громов. Лицо его стало отчаянным.

– Верстайте! – отчаянно заорал Колька. – Верстайте нас всех!

– Верстайте!

– Да родителей-то пожалейте! – уже надсаживался Громов.

– ЭТИ придут – никого не пожалеют!

– Верстайте!

– Сынок! – крикнул кто-то, я не понял кто.

И не понял, чей голос в ответ прозвучал:

– Мама, молчи, не смей!

«Только бы моя ничего не крикнула», – подумал я.

Громов водил растерянными глазами. Потом кивнул молчащим старикам:

– Вы как, старики?

Я прикрыл глаза.

Если бы я мог – я бы заткнул уши.

Я знал их ответ.

– В бога веруешь? – спросил атаман.

Я кивнул и быстро ответил:

– Верую.

– Добре. Водку пьешь?

Я онемел. Что отвечать-то?! Вокруг раздались смешки и подначки:

– Да ты про что его спрашиваешь, атаман, ты его про молоко спроси!

– Ага, из сиськи еще…

– Отвечай по обычаю, – тихо сказал Громов. В его глазах был какой-то теплый свет, и я, придя в себя, отчеканил лихо:

– Пью!

– Перекрестись.

Я выполнил требование.

– «Отче наш» читаешь?

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое… – начал я, с ужасом сообразив, что знаю еще только одну строчку, – но Громов махнул рукой:

– Будет… Значит, так. Быть тебе, Николай Сергеев Реузов, казаком станицы Упорной войска Кубанского.

Опустившись на колено, я поцеловал станичный стяг. Встал. Вернулся в строй.

Когда принимали Витьку Фалька, кто-то сказал: «Немец, вы чего?!» – и я понял вдруг, что ко всему этому относятся серьезно. Витька побледнел. Но Громов повысил голос.

– А скажи, старики, – обратился он с поклоном к старикам, – как наши Азов у турок брали – кто стену миной взорвал?

– Крещеный немец именем Иван! – отозвался тут же Игорь Николаевич, стукнув палкой в землю. – Витька на работу злой, наш, казак!

– И воевать хорош!

– Пленных с пулеметом голыми руками взял! – закричали отовсюду.

Громов кивнул:

– Ну и дело.

Солнце пекло. А мы стояли, и снова, снова повторялся этот обряд. С каждым повторением становилось казаком больше. Я не ощущал ничего возвышенного, все напоминало конвейер. Но никакого протеста это у меня не вызывало. Когда идет война и с конвейера сходят танки – никто не смотрит, чтобы на них ровненько легла краска. Главное, чтобы танки были. Чтобы было чем заменить сгоревшие…

Я думал о себе, как о танке. Как о машине. Не как о живом человеке. Еще три месяца назад я бы просто не понял, попытайся мне кто-то объяснить такую позицию. А теперь – сам дошел. Своим умом.

Отдельная «Крылатая сотня» была оформлена, так сказать, официально. В заключение Громов сказал, что в самое ближайшее время мы будем оснащены «по полной». Правда, он не стал объяснять, что имел в виду, а мы не спрашивали – и так уж много чего натворили, так сказать.