Виталий Романов - Вариант «Зомби»

— обоим: продумать комплекс мер, обеспечивающих информационную безопасность компании: внедрение в среду рабочих «своих» людей, изоляцию либо ликвидацию тех, кто будет задавать слишком много вопросов, пытаться анализировать, где проводятся исследовательские работы, почему они ведутся в условиях секретности;

— по окончании исследовательских работ — независимо от полученного результата — изолировать наемных работников друг от друга. Ввести препарат, разрушающий иммунную систему организма, с тем, чтобы спустя короткий период времени «посвященные» умерли от хронических заболеваний, развивавшихся у них годами;

— о ходе работ по проекту «Шельф» докладывать мне — курьерской почтой. В условиях форс-мажора — члену совета директоров ЗАО «Норднефтегаз» Куроводову А. Н.

Дима Клоков возненавидел мир через полдня после того, как судно вышло в море. Но больше всего он злился на себя: за сволочной характер, за вечное упрямство. За желание гнуть свою линию любой ценой. Теперь, отсюда, с борта судна, двигавшегося в неизвестном направлении по Баренцеву морю, ссора с родителями казалась рыжеволосому парню какой-то пустяковой, надуманной. Несерьезной.

Ну и что из того, что они пытались устроить сына на «теплое» место после университета? Все родители мечтают о том, чтобы дети заняли какую-то хорошую должность. Стабильное и доходное место в жизни. Могли поддержать предыдущее поколение, в тот миг, когда «старикам» понадобится надежная опора, когда уже не останется сил и здоровья, чтобы тащить воз самостоятельно…

Конечно, с таким отцом — директором рекламной фирмы (пусть и небольшой, но крепко стоявшей на ногах) — можно было не один год жить спокойно. Пользоваться связями «предков». Да и отец, что ни говори, немало отложил «на потом». На черный день, на старость.

Там, в Питере, все это казалось мелочным, каким-то тусклым, серым: день за днем — доллар к доллару, капитал к капиталу. Жизнь по накатанной колее, унылые будни. Расписание «отсюда — и до столба», а от столба — до конца жизни.

Дима долго молчал, скрывая раздражение. Крепился, откладывал сложные разговоры на будущее. Но когда мать и отец уселись в гостиной — на следующий день после того, как он успешно защитил диплом, — и принялись обсуждать, куда лучше пристроить сына, он не выдержал.

Взрыв был коротким и мощным. Кажется, «предки» опешили: не ожидали такого от сына. Теперь Дима понимал — он сам виноват: слишком долго молчал, слишком долго копил отрицательные эмоции. Заговорил лишь тогда, когда «давление пара» превысило критическую отметку.

Отец, не привыкший к подобному тону отпрыска, поначалу растерялся, а потом — в ответ на резкие слова Дмитрия — высказался еще более резко. Мол, ты, парень, зарываешься. Не знаешь, какова жизнь. Всегда за спиной родителей отсиживался, не видел настоящей борьбы за существование. Не ведаешь, что это такое.

В итоге: диплом — в мусоропроводе, мобильник и ключи от дома — на столе. И — брошенная матери едкая фраза: вернусь, когда узнаю, что такое настоящая жизнь. Что такое борьба за существование. Почем людям кусок хлеба дается.

…А потом — долгие часы мотаний по апрельским, еще холодным, питерским улицам. Поиск какого-нибудь ночлега, работы для начала — хотя бы сторожем. Только чтоб с комнатой, где можно передохнуть, согреться. Чтоб не надо было возвращаться домой с признанием: «я проиграл».

Как он набрел на контору, набиравшую персонал на буровую? Теперь уже трудно восстановить картину в точности. В памяти остались какие-то осколки воспоминаний: окоченевшие пальцы, холодный ветер; одна рекрутерская компания, другая, третья. Везде — улыбаться. Везде — терпеливо заполнять анкеты и отвечать на однотипные вопросы. А работа нужна была не потом. Ни через неделю, ни даже завтра! Сейчас. Сразу! И он нашел: правда, не совсем то, о чем думалось поначалу. Тогда, сидя в небольшом офисе и плохо соображая от голода и усталости, он вяло слушал рассказ про мощь России, про ее черное золото — нефть. Про то, какое множество россиян получает дотации из бюджета — с налогов, которые платят нефтедобывающие компании.

Дима буквально ошалел от обрушившегося на него словесного потока. Кажется, пытался узнать — куда именно вербуют добровольцев. Кажется, задавал еще какие-то уточняющие вопросы. Но в памяти, как ни странно, не осталось ничего — только вновь и вновь рушившийся на него водопад хвалебных речей в честь нефтедобывающих компаний России.

Дело закончилось тем, что Дмитрий Клоков на все махнул рукой и поставил подпись под контрактом. Договор был совсем коротким — лишь на два месяца, и парень решил, что столь небольшой срок — то, что надо для начала. Он свалит из Питера к черту на кулички, немного поработает… А как только договор истечет — можно его и не продлевать. Вернется домой, другим человеком. Или придумает что-нибудь еще, благо деньги будут в кармане.

Мобильника у Димы не было: телефон остался дома, на столе. Да, в принципе, Клоков и не собирался звонить родителям. Хотя, усаживаясь в поезд Санкт-Петербург — Мурманск, невольно вспомнил о матери. Сердце болезненно сжалось, но обида на отца, злость, желание доказать, что он чего-то стоит, оказались сильнее.

Ночью рыжеволосый парень спал, как убитый. Забрался на верхнюю полку, даже толком не познакомившись с попутчиками, и провалился в черный омут…

Зато утром проснулся в отличном настроении — ссоры и проблемы остались во вчерашнем дне. Вставать пришлось рано: поезд прибыл на место, едва рассвело. Но даже это казалось увлекательным, романтичным — приключения начинались.

Все изменилось, когда Дмитрий Клоков и другие «техасские рейнджеры» поднялись на борт судна. Уже в тот момент его кольнуло неприятное предчувствие: их всех подвели к трапу так, что невозможно было прочитать название корабля. Команда тоже не отличалась разговорчивостью — она просто исчезла с палубы, словно повинуясь неведомому приказу.

Остался лишь один человек, располагавший скудной информацией о том, что и как надо делать. «Георгий Салидзе», — так он представился. И еще добавил: «Бригадир рабочей группы». Высокий, черноволосый и чернобровый, с горбинкой на носу. На вопросы Жора отвечал уклончиво, часто вместо комментариев улыбался, словно это движение губ было лучшим ответом на все.

Корабль вышел в море вскоре после того, как бригада оказалась на борту. Всех «новобранцев» настойчиво попросили спуститься с палубы вниз, в отведенные помещения. Сделано это было устами того же Салидзе. Жора показал три каюты, предназначенные для завербованных рабочих. Самое любопытное и неприятное заключалось в том, что второй выход из отсека был заблокирован. Пройти дальше по корабельным коридорам не представлялось возможным: только вверх по трапу, на палубу, находиться на которой было запрещено.