Роман Злотников - Экскурсия в ад

Помолчали. Наконец Николай Абрамович заговорил снова:

— Я собираюсь бежать, Андрей, и хочу позвать вас с собой! — без прелюдий прошептал он на ухо парню. — И чтобы убедить вас присоединиться ко мне, я хочу рассказать вам, что ждет лагерь на следующий день после побега заключенных. Вы знаете такое слово — децимация?

— Нет, ни разу не слышал.

— Это когда расстреливается каждый десятый. Озверевшие немцы проделают это с заключенными третьего февраля после побега узников из двадцатого блока. К сожалению, это будет до того момента, как мы перенесемся. Хочешь не хочешь, а если останемся в лагере, нам придется в этом участвовать. Даже зондеркоманда, которую в обычных условиях освобождают от такого рода наказаний, пройдет через это. Мне довелось один раз подвергнуться децимации, и поверьте, это было очень страшно.

— Но почему вы считаете, что бежать безопасней? Рисков несравненно больше. Где гарантия, что план побега сработает? Если б было так просто убежать, то здесь бы не сидело восемьдесят пять тысяч человек. Да и насколько я помню, немцы переловят всех беглецов, за редким исключением.

— План побега уже сработал, в том, в другом сорок пятом, когда я бежал отсюда один. Если в точности все повторим, у нас получится. Что касается поимки всех беглых немцами, то нам с вами нужно продержаться всего десять часов. После этого нас перебросит в другое время. По крайней мере, стараюсь быть оптимистом и всей душой верю в это. Но тут есть одна сложность, о которой я должен рассказать вам. Вы помните двух юношей, с которыми я вчера разговаривал?

Андрей помнил двух близнецов.

После кивка Андрея старик продолжил:

— Это я и мой брат-близнец Михаил. Я иду в этот побег в первую очередь для того, чтобы довести их до безопасного места. В том, другом сорок пятом, я бежал один, а мой брат остался и сгинул в лагере.

Андрей был поражен, а ведь действительно, что-то было неуловимо общее в Николае Абрамовиче и пацанах. И только теперь, после признания Родзинского, он понял что. Похоже было все, разница только в возрасте. Вот ведь случается же встретить себя в прошлом!

— Я до глубины души поражен силой вашего духа, Николай Абрамович. На протяжении всей своей долгой жизни вы не сдались, не опустили руки, даже когда все говорило о тщетности ваших поисков, и продолжали искать родного вам человека. И по моему мнению, никто другой так, как вы, не заслуживает от судьбы шанса все исправить. Я с вами. Только вы уверены, что вам удастся убедить мальчишек?

— Вы забываете, что один из этих мальчишек я сам. Я найду способ убедить себя.

— Что ж, тогда вот что. Хотя бы оставшееся время пацанов нужно подкармливать нашими пищевыми таблетками. С таким истощением они много не набегают.

— Так и сделаем! — проговорил Николай Абрамович. Но мысли его в этот момент были уже о другом, он думал о предстоящем разговоре с близнецами, о том, что им скажет. А что может волновать больше всего детей? Это судьба их родителей. И главное теперь убедить рябят в том, что, если они последуют за ним, он действительно приведет их к маме и папе. Жестоко, если принимать во внимание, что их тела давно уже сожжены в Освенциме (после войны Николай Абрамович сам видел документы, подтверждающие уничтожение). Жестокая ложь на благое дело.

Закончив разговор, Николай Абрамович направился к близнецам.

Русские явно что-то замышляли, об этом говорило хотя бы сокращение количества трупов с утра в умывальнике. Обычно каждое утро находили одного, а то и двух самоубийц, вздернувшихся на ремнях, специально для этого там оставленных. Люди не выдерживали жизни, в которой не было ничего, кроме мучений! Хотя, наверное, не так, они не выдерживали жизни, в которой нет надежды. Но последнее время самоубийства почти прекратились, и объяснял Отто себе это просто — русские на что-то надеялись!

Отто поделился своими подозрениями с комендантом лагеря, и тот предпринял шаги. Неделю назад двадцать пять наиболее авторитетных русских (по мнению руководства) из двадцатого блока были помещены в политабтайлунг (камеру для политических заключенных при «политическом отделе») и на протяжении всей ночи ими плотно занимались. Результата никакого! И вся проблема была, по мнению Отто, не столько в силе их характера, сколько в очень плохом физическом состоянии. Продолжительных допросов они не выдерживали, подводило здоровье — они просто умирали, а короткие, к сожалению, не смогли их сломить. Те же, кого удалось расколоть, действительно ничего не знали. Руководство на этом и успокоилось, но Отто все продолжал ощущать смутное беспокойство.

«Хотя чего я боюсь, — вдруг подумал немец. — Поднимут бунт, и что? Что могут сделать истощенные, ослабленные узники, пусть даже их и пять сотен, против спаренных пулеметов? Патронов хватит на всех, а я в своих парнях уверен, не раз испытывал в деле».

Эта мысль подняла ему настроение.

— Отто!

Немец обернулся на оклик и увидел Ганса, начальника сменного караула.

— Да, дружище, чем могу?

— Отто, выручай! Сходи завтра с моими ребятами в караул, в следующую смену я за тебя отдежурю. Понимаешь, у меня встреча с одной австрийской фройляйн, в городе!

Отто улыбнулся:

— Конечно! Как следует отдохни!

Поблагодарив, Ганс направился в сторону гаража, видимо, договариваться насчет машины до города на завтра.

«Ну и отлично, отдежурю за него, потом устрою себе небольшой отпуск», — подумал Отто.

Пришел в себя Сашка от нестерпимого холода, с трудом разлепил глаза и увидел склонившегося над собой человека. Человек был страшный, настолько страшный, что, если бы не жуткая боль во всем теле, Сашка бы отшатнулся. Неизвестный был одет в рваную грязную одежду, даже не в одежду, а в обноски, лицо хранило следы побоев и было жутко исхудавшим. «Бомж! — для себя решил парень. — Дожил, уже с бомжами время провожу», — укорил себя парень и стал старательно вспоминать — чем же занимался вчера?

— Оклемался, братишка? — спросил «бомж», и Санек вспомнил.

Железные двери блока № 20 приоткрылись, и не успел парень опомниться, как, получив сильный толчок в спину, влетел внутрь. Влетел и оказался в руках двоих охранников, которые ловко подхватили его, заломив руки за спину (чувствовался огромный опыт). Через мгновение Сашке удалось заметить, что из двоих, держащих его за руки, охранником был только один, а второй имел внешность явно не арийскую, а скорее, монгольскую, и одет был немногим лучше Сашки.

— Он ваш! — сказал один из конвоировавших Сашку охранников и толкнул дверь снаружи, закрывая.

Двое державшие парня развернули его к третьему охраннику, который, судя по петлицам, был старшим в этой тройке.