Антон Первушин - Отдел «Массаракш»

— Не горюй, друг мой, — сказал бывший штаб-врач. — Придет время, и ты обязательно вернешься… Сюда…

Птицелов поглядел Таану в глаза. Чутье на ложь не всегда срабатывало, когда дело касалось грязевиков. Но если срабатывало, то уж срабатывало…

Тень пала с небес, подобно атакующему мезокрылу. Тень двигалась столь стремительно, что Птицелов почти сразу же потерял ее из виду.

Ни надсадного рева двигателей, ни шума винтов, а тень — все ниже и ниже. Только тонко свистит ветер, рассекаемый короткими крыльями.

Васку и стажер принялись колдовать над останками Лесоруба. Они что-то перекладывали, что-то накрывали оставшимися плащами. Ветер крепчал, поэтому им приходилось кричать, подкрепляя слова жестами.

В то же время массаракш-корабль грязевиков снизил скорость, заложил вираж над утесами, а затем завис над поляной. Птицелов вспомнил, о чем ему рассказывал капрал Boxy: может, корабль грязевиков и действительно походил на яйцо высотою с башню ПБЗ. Может быть. Может, Таана-Раулингсона действительно сумели вылечить, хотя обломки ребер грязевика тогда торчали наружу, и сквозь дыру в груди виднелись наполненные кровью легкие. Тоже может быть…

Малва отвернулась к останцу, натянула капюшон и прикрылась им. Малве не хотелось, чтоб пыльная круговерть подпортила свежий макияж. Устройство, которое Комов держал у лица, для радиостанции было слишком маленьким, тем не менее главный грязевик об этом не догадывался и громко говорил в него. От этого нечеловеческого языка Птицелова уже начало тошнить.

Массаракш-корабль повис над поляной. Его корпус то раздувался, то сжимался — создавалось впечатление, будто «железная птица» дышит. На плоскостях коротких крыльев мигали позиционные огни.

Раулингсон продолжал сжимать Птицелову плечо. Короткие волосатые пальцы стискивали руку куда сильнее, чем просто для того, чтобы поддержать и ободрить. Что ж. Если грязевики способны зарастить развороченную пулеметной очередью грудь…

Из округлого брюха корабля выдвинулись две пары когтистых лап. Толчок! И до небес взметнулась меловая пыль, застыл, мгновенно покрываясь льдом, ковыль. Комов, Васку и стажер прикрыли лица руками…

Птицелов ударил доктора Таана — друга, обогревшего когда-то мутанта без рода и племени. Ударил Раулингсона — грязевика, лазутчика, отъявленного вруна. Коротко, без замаха. Кулаком — в сердце. Во имя истины! Врачи иномирян наверняка смогут оживить своего агента еще раз…

Раулингсон выпучил глаза. Лицо грязевика стало белым, словно склоны меловых утесов, окружающие поляну. В голубых глазах застыла боль, одинокая слеза скатилась по гладко выбритой щеке.

…Птицелов метнулся вперед. Запрыгнул на останец, оттолкнулся от мягкого известняка одновременно руками и ногами. Выпущенная вслед пуля выбила из меловой глыбы фонтан пыли.

Но он уже мчался к утесам. Быстро, как ветер. Еще быстрее — как Луч света.

Над ухом фыркнуло, щелкнуло по барабанной перепонке. И только потом за спиною прогремел второй выстрел.

Птицелов не останавливался. Он знал, что в него стреляет Эспада: из армейского карабина «варинару», одиночными. Даже не по ногам — господин «старший агент» не умел промахиваться, а в «молоко», для острастки.

Но Птицелов не внял предупреждению и побежал еще быстрее. Ветер пустошей стал верным союзником, ветер подталкивал беглеца в спину. Были бы крылья, Птицелов взлетел бы над утесами.

Бежать, бежать, бежать! Не оглядываясь. Иного не оставалось! Прочь от темного живого корабля. Прочь от навязанного выбора. Прочь от судьбы иномирянина.

Я вам не Тусэй, господа насяльники, меня так просто не увезешь!

У Птицелова не было глаз на затылке, как у некоторых мутантов, но он как будто воочию видел Эспаду. Грязевик стоял на останце — высокий, тощий. Он прижимал приклад к плечу и держал Птицелова на мушке. Поглаживал пальцем спусковой крючок. Бормотал ругательства на родном языке, дергал острым носом. А потом ни с того ни с сего бросил карабин в одну сторону, плащ — в другую, спрыгнул с останца и, не обращая внимания на удивленные крики остальных грязевиков, припустил за Птицеловом.

Проворный, легкий. Злой, как бешеный упырь! И в портупее у него — «герцог». Последний аргумент на тот случай, если Птицелов окажется расторопнее…

Белесая земля пружинила под ногами, утесы двоились и троились перед глазами. Грохотали подошвы тяжелых ботинок, грохотало сердце, точно бубен шамана чучуни. Птицелов слышал за спиной равномерный топот: грязевик несся, как атомный локомотив. Откуда в его тощем и болезненном теле столько сил?

— Стой! — закричал Эспада, не жалея дыхания. — Дурак! — он сразу же споткнулся и приотстал.

Птицелов заскрежетал зубами, вытянул шею и наподдал еще. Вверх по взгорью, через сухой ковыль, потом по желто-зеленым мхам. Через облако меловой пыли, по старому следу от тяжелых траков.

Затем — по каменистой дороге, ведущей на дно искусственного котлована.

Массаракш! Куда это меня занесло? Норушкин карьер!..

Белые стены — в норках. На дне — ржавая громада буровой установки. Высоченная стрела покачивается от ветра и уныло постанывает. В тени буровой лежит ковш шагающего экскаватора. Земля вокруг тяжелой машины усыпана битым стеклом и проржавевшими узлами и приборами.

— Птицелов! — взвыл Эспада. — Погоди! Дикарь чертов! Ты все неправильно понимаешь!

Грязевик не унимался. Преследовал беглеца, будто автомат с программным управлением. Он медленно, но неумолимо сокращал дистанцию.

Птицелов обернулся. Эспада был растрепан, на лице застыла свирепая гримаса, а в глазах сверкало пламя.

И в следующий миг Птицелов поплатился за то, что отвлекся на преследователя. Он споткнулся, потерял равновесие и вылетел с дороги. Кубарем покатился по крутому склону, увлекая за собой камни и грунт.

Упал на дно карьера — в пышный пылевой наст неподалеку от экскаватора. Тут же вскочил на ноги, сделал два шага и снова упал. Поднялся на четвереньки, поглядел назад: грязевик был тут как тут. Эспада тяжело дышал и даже держался за правый бок.

— Будь ты проклят! — прохрипел Птицелов; он был с ног до головы измазан известью, из разбитого носа и губ сочилась кровь.

— Молокосос! Ты ничего не знаешь о нашем мире! — заорал Эспада. — Ты ничего не знаешь о нас!

— Массаракш! — Птицелов сплюнул, поднялся.

Он стоял перед Эспадой на трясущихся ногах, грязный, оборванный, потерявший человеческий вид, но не забывший о человеческом достоинстве.

— Как я могу что-то о вас знать, если вы каждый раз врете?

— Тебе оказывают честь, дикарь безмозглый! — Эспада подошел ближе. — За тебя Раулингсон поручился! А ты его убил, кретин убогий! Руки бы тебе оторвать и упырям скормить!