Владимир Перемолотов - Звездолет «Иосиф Сталин». На взлет!

На сборке, понимая, чем занимаются, рабочие качали головами и смотрели на немца уважительно.

Когда смонтировали ребра жесткости, вокруг которых стали нарастать стены корабля, Ульрих Федорович лично установил двигатель, собственными руками проверил все, что можно проверить, и напоследок с тряпкой прошелся по нижней части корабля, стирая следы грязи и копоти.

Деготь, смотревший на него снизу, поинтересовался со скрытой иронией.

– Ну, теперь-то полетит?

Немного смутившись, профессор сказал:

– Зря вы улыбаетесь, Владимир Иванович… Великое дело должно быть чистым…

– Что ж тут великого? – спросил Федосей и тут же себя поправил: – Дело конечно, большое, но не Революция ведь…

– А вот именно что Революция, – чуть обиженно проворчал немец. – Вот на этом…

Он ласково похлопал свое изобретение по металлическому боку и тут же протер тряпкой.

– Вон на этом мы с вами освободим Человека от цепей тяготения и сделаем всемогущим! Мы на нем на Луну полетим, на Марс, к звездам…

– А как назовете?

Немец не понял и вопросительно посмотрел на Дегтя.

– Какое имя дадите своему аппарату? Должно же быть у него имя…

– Нужно ли? – подумав, спросил он. – Он все-таки первый…

– И что с того?

– Вы думаете, у первого человеческого корабля было имя?

Федосей тем же ласковым движением коснулся бока машины. Внешне в нем не было ничего от аэроплана, но все же это была машина для летания.

– Про корабль не скажу, а у самолета было… «Флайер-1», если память мне не изменяет.

– «Летун-1»? – уточнил профессор. Федосей кивнул.

– Емко и по существу…

Ульрих Федорович посмотрел на аппарат другими глазами. То, что стояло перед ним, и в самом деле уже принадлежало истории. Самое простое и емкое слово, отражающее самое главное в аппарате – «Летун», уже было занято. Не называть же его «Летуном-2»? До такого самоуничижения он еще не дошел. Может быть, тогда просто «Яйцо»? Смысл в этом есть. Все в этом мире из яйца… Нет. Нехорошо все же… Яйцо – это хрупкость, ненадежность…

Десяток секунд он шевелил губами, перебирая названия, но выражения удовольствия от удачной находки на профессорском лице не проступало.

– Как-то ничего не приходит в голову, – честно сказал он, помучившись. – Может быть, вы сами что-нибудь предложите?

– А что… И предложу! – решительно сказал Федосей, припомнив алую надпись по борту цеппелин-платформы. – Предложу! Что нам на прошлое оглядываться? Прошлое нам теперь не в помощь, а скорее как ядро на ноге, что вперед двигаться мешает. Но есть человек, который на себе сейчас всю страну в будущее тащит. Из тьмы из косности, из безграмотности и бескультурья. Раз уж мы на этой красоте к звездам полетим, то пусть и название в будущее смотрит! Пусть зовется «Звездолет «Иосиф Сталин»!

Опеку профессора Федосею неожиданно пришлось прекратить. Распоряжением руководства его отозвали из Свердловска в Москву, чтоб отчитаться перед товарищем Ягодой о состоянии дел на объекте.

Собственно, это даже не отчет был, а так… беседа.

Генрих Григорьевич внимательно слушал, изредка перебивая Малюкова вопросами по существу – настроения сотрудников, возможности аппарата, профессорские разговоры, не говорит ли профессор о себе, о своем прошлом.

Федосей, как мог, отвечал.

Ягода слушал молодого чекиста о нападении белобандитов во время испытательного полета и вдруг перебил, словно тот говорил о чем-то неважном.

– А что товарищ Малюков… Вот вы профессора знаете почти год… Так?

– Так, товарищ Ягода. Даже чуть больше.

Заместитель председателя поднялся из-за стола, жестом остановил попытавшегося подняться гостя, прошелся по кабинету.

– Не показалось вам что-нибудь странным в его поведении…

– Странным?

Ягода кивнул, не стараясь дополнительными вопросами облегчать положение Малюкова.

Федосей озадаченно посмотрел на него, незаметно вытерев о галифе вспотевшие ладони…

Он понимал, что от него чего-то ждут, но не понимал пока, чего именно. Что может быть странного в гении? Все там может быть странным. От привычки застывать в задумчивости, а потом соображать, где он, до умения из нескольких разрозненных фактов делать не просто верный вывод, а выдавать конструктивное решение… Только для гения это, вероятно, норма…

– Да нет… Нет. Иногда правда задумается о чем-то и потом смотрит так, словно не узнает…

Он вспомнил действительно странную вещь и со смущенной усмешкой сообщил:

– Крестится вот иногда по-православному…

Ягода промолчал и Федосей неуверенно продолжил:

– Только ведь это среди представителей умственного труда не редкость? Заработался человек и…

– Ну, ну, – приободрил его Ягода. – Интересно…

С минуту Федосей вспоминал еще что-нибудь примечательное, но…

Видя, как чекист старается припомнить что-то еще, зампред ОГПУ махнул рукой. Хоть других дел было по горло, хоть людей катастрофически не хватало, а профессора нужно было брать в разработку всерьез. К слишком серьезным вещам оказался допущен немец. Слишком большие надежды на него возлагались. Сам Генрих Григорьевич вполне мог представить себе человека без будущего, повидал таких, но вот человека без прошлого – нет. Было у профессора прошлое. Было. Существовало. Только вот куда оно подевалось?

– Ладно, товарищ Малюков… У меня к вам иное поручение.

…Выйдя из здания ОГПУ, Федосей, лавируя между редкими авто и пролетками, перешел площадь и по Ильинке направился к Кремлю.

Москва смотрелась, словно город будущего.

Вертя головой и ловя глазами приметы грядущего, Федосей размышлял о том, что мог извлечь из их разговора товарищ Ягода. Странный разговор какой-то вышел. Чудной.

Если только, конечно, не имел какого-то скрытого от молодого чекиста смысла второго, а то и третьего дна.

На Красной площади он подоспел как раз к смене караула. Четким шагом часовые в длинных кавалерийских шинелях, с синими звездами на буденновках прошагали к мавзолею.

Он смотрел на них, но как-то вполглаза – чувствовал, как в душе дергается какая-то заноза.

Ежу понятно, что все эти вопросы задавались неспроста. Что-то стояло за любопытством второго человека в ОГПУ. Не могло не стоять…

Вывод напрашивался один и нехороший. Почему-то московскому руководству Ульрих Федорович стал казаться подозрительным.

Пока он размышлял, на часах пробило четверть второго. Федосей глянув на башню, заторопился. Времени почти не оставалось, а нужно было еще успеть купить подарки товарищам. Раз в Москву попал – как же без подарков? Хоть папирос московских, хоть коробку конфет…

Но как ни странно началась его нынешняя командировка, закончилась она еще более странно.