Виталий Абоян - Ипостась

– Вот это... – сипя отказывавшимся пропускать внутрь воздух горлом, сказал Ли Ханьфанг и с размаха опустил капсулу на открытые внутренности «раллера». Он не заметил, продолжал ли работать компьютер, да это и не имело теперь никакого значения. – Обязательно передайте... Это оттуда...

Он пытался жестами показать – откуда, уже не осознавая, что Пто так ничего и не поймет.

– Где трава... где «Фарма 1». Храмовники что-то сделали с травой...

Монах медленно кивнул, накрыв ладонью воткнутую в потроха растерзанного «раллера» капсулу с логотипом. А может, это только показалось майору. Как бы то ни было, в последний момент он вернулся к принципу У-Вэй. Возможно, боги зачтут это в его следующей жизни.

Перед глазами побежали строчки иероглифов. Кромешная тьма, ничего, кроме иероглифов. Остатками угасающего сознания Ли Ханьфанг понял, что это включилась «балалайка», выводящая на глазной наноэкран информацию о подключении – откуда-то вдруг появился сигнал сети.

Он несколько раз машинально моргнул, изображение мира вернулось на мгновение, но монаха майор перед собой не увидел.

Тебе же и сейчас страшно, хотя ты почти умер. Сомневаешься, к каким богам попал?

Вместо высохшего, похожего на птицу Пто перед ним сидела черноволосая девочка-подросток с раскосыми глазами. Она тихонько хохотала, показывая Ли Ханьфангу свои тонкие острые зубки, чем-то напоминающие ножки-контакты процессора.

– Ты... – зло прошептал Ли Ханьфанг, но закончить фразу не смог. Потому что умер.

Иногда наступает момент, когда хочется все бросить и остановиться. Просто остановиться, ничего не делать – пускай решения принимает и исполняет кто-нибудь другой. Но нельзя: остановка равносильна смерти, жизнь не терпит простоя.

В Мандалай восемнадцатая попала вчера. Пешком, потом на телеге, потом довольно большой отрезок пути посчастливилось проделать на катерке по реке Иравади. Виды очень красивые, умиротворяющие. Вот только спокойствие на душе не смогли вызвать даже эти сказочные тропические красоты.

Она не знала, где следует искать четырнадцатого с девчонкой. Даже не могла предположить – Мандалай слишком большой город, чтобы здесь запросто отыскать двух человек. Все равно что иголку в стогу сена. Она устала, ужасно устала. Но отыскать этого чертового Мыша она должна обязательно. Тогда она сможет начать новую жизнь. Тогда наконец она сможет убраться из этой чертовой Мьянмы.

Вот только чем ты планируешь заняться на новом месте?

Проклятые мысли не давали покоя. Убив однажды, она поняла, что ей это нравится. Нет, она не страдала психическими расстройствами, ей не доставляла ни малейшего удовольствия смерть других людей, скорее наоборот – трупы ей были противны. А что касается самих людей, в которых она стреляла, – они были ей безразличны. Ей нравился, ее будоражил процесс. Охота, стрельба. Восемнадцатая была прирожденным стрелком – она никогда не училась этому специально, но без усилий попадала в любую мишень. Робин Гуд и Вильгельм Телль в одном лице. Так уж сложилось – женского пола.

Ей всегда нравилась та работа, которой она занималась много лет, будучи dd. Она и сама не заметила, когда стрелять вдруг стало противно. Нет, меткость никуда не делась, но она больше не хотела убивать. Может быть, это вудуисты что-то сделали с ней?

И на кой им это было бы нужно? Ты сама заварила кашу. Помнишь того черного паренька, которого ты зарезала в Эдинбурге?

Тот негр, что отдал ей куклу... Зачем он это сделал? Ведь она убила его, а он фактически подарил ей саму себя. Кукла лежала в рюкзаке, можно вытащить ее и оторвать ей голову. Восемнадцатая знала, что не упадет тут же замертво, но, скорее всего, какая-нибудь неизлечимая болезнь, связанная с головой, в ближайшем будущем ей обеспечена. А может, так и сделать?

Она сама теперь была только в собственной власти. Но она не знала, что с этой властью делать. Негр не просто отдал ей куклу, он открыл ей глаза, заставил посмотреть на себя. Посмотреть и увидеть... Пустое место, тут и видеть-то нечего.

– Вас что-то тревожит?

Восемнадцатая подняла глаза. Перед ней сидел монах. Не вудуист, буддийский монах, завернутый в тряпку цвета жидкого дерьма. Чертами лица он больше походил на поднебесника, чем на бирманца. Возможно, он и был китайцем – в Мандалае можно встретить кого угодно.

– Это мое дело, – отрезала она и отвернулась.

– Разумеется. Но зачем отвергать помощь?

– А вы можете помочь?

– Я нет, но боги – они могут все.

В чушь про богов восемнадцатая не верила.

А в куклы вудуистов ты тоже не веришь? И в летящие в цель, но не попадающие в нее пули тоже?

– Я запуталась, – покачав головой, сказала женщина. – Вы... как вас надо называть?

– Бханте.

– Я запуталась, бханте. Я должна кое-что сделать, но не хочу этого. Я не хочу приносить зло, но не умею ничего другого, я...

А ведь она впервые говорит об этом с другим человеком. Монаху можно рассказать все – вряд ли он побежит вызывать полицию. Да и полиции этой никчемной страны плевать на бывшую dd.

– Зла не существует. Так же, как добра. Все зависит от обстоятельств. Сегодняшнее зло может завтра обернуться добром, и наоборот. Главное – следовать своим путем.

– Я не знаю, куда ведет мой путь.

– Настоящий путь невозможно пройти. Им можно лишь следовать.

– Я не знаю, куда, – повторила восемнадцатая.

– Иногда самым верным действием является его отсутствие. У-Вэй, недеяние – это постулат из китайских трактатов.

Так и есть – поднебесник. Ну чем, скажите на милость, он может помочь?

– Если я не выполню то, что должна, я не смогу ничего изменить в своей жизни, – сказала восемнадцатая и поднялась, намереваясь уйти.

Ее счета пусты, в карманах осталась сущая мелочь. Нет средств к существованию, что уж говорить о том, чтобы что-то менять?

– У-Вэй вовсе не означает, что нужно остановиться. Просто необходимо сохранять верность своему пути – вокруг дороги часто попадается нечто, что может показаться важным. Не стоит отвлекаться. У-Вэй: не делай лишних усилий, чтобы пойти в сторону от дороги.

– Спасибо, – сказала женщина.

Она оставила на тарелочке мелочь за лапшу, которую съела в этой забегаловке, и торопилась уйти. Монах со своими притчами начинал раздражать.

Она подняла глаза, которые старательно отводила от лица монаха, и увидела... В пятнадцати метрах от нее по дороге шел четырнадцатый. Наемник заметно похудел, но не до такой степени, чтобы его нельзя было узнать. Он шел спокойно, словно на прогулке, но лицо его было настороженным. И причина настороженности нашлась тут же, в метре за его спиной.

Следом за четырнадцатым шла та самая девчонка. Кхайе Сабай. На ее лице застыло суровое сосредоточенное выражение. Даже не присматриваясь, ясно, что она держит четырнадцатого на мушке. Ее прикрытая какой-то тряпкой рука поднята под прямым углом, а глаза пристально следят за конвоируемым. Вот так, значит, получил четырнадцатый свое.