Виталий Абоян - Ипостась

Огромный и мускулистый, с толстыми, будто столбы, ногами воин больше походил на слона, чем на человека. Сходство с ушастым гигантом добавляла и длинная черная коса, подобно хоботу, дугой свисающая с бритой головы вперед. Шанкар рядом с ним смотрелся жалким воробьем, решившимся похитить крошку еды у гиганта. Но улыбка на лице тхага сделалась только шире.

– Богиня пришла к вам! – провозгласил Шанкар, указывая одной рукой на Авани. – Восславим ее!

– Сейчас восславлю, – проворчал огромный воин.

Обнаженный торс бойца был забрызган свежей кровью – песок арены сегодня уже успел приобрести красновато-коричневый оттенок, несколько десятков изрубленных трупов лежали на алтаре. В отдалении жались к заграждениям еще с десяток жертв, готовящихся слиться с Брахманом во славу Кали. Шанкар с удивлением успел отметить, что почти все они вооружены: кто пикой, кто мачете, – но ни один не пытается атаковать воина арены. Того, что заменил погибшего Вирджапура, а может быть, Вирджапур отправлял к Брахману его частички совсем давно. Или даже не в этом мире.

Те, кто был сегодня выбран на роль жертв богине, боялись. Боялись смерти. Жалкое отродье, не знающее ничего – они не ведали, что смерти нет. Им втолковывали это с самого детства, они должны были впитать этот секрет с молоком матери, но они сомневались. Они боялись умереть, потому что считали себя чем-то уникальным, они не желали признать, что их уже нет. И еще нет. И нет ничего, а есть только сознание, способное создавать миры и поддерживать их существование.

Сознание, подобное твоему?

Именно. Как ты догадался?

Воин взмахнул заляпанной кровью секирой, направив ее на улыбающегося тхага.

– Ты восславишь Кали перед Брахманом! – проревел он.

Зрители на трибунах взвыли, требуя крови.

– Нет, – покачал головой Шанкар, – богиня сама выберет того, кто отправится славить ее. Ты ведь не понимаешь, зачем ты здесь.

Слова тощего придурка прозвучали столь проникновенно и так неестественно громко, что могучий воин, повергнувший на этой арене не одну сотню человек, вздрогнув, отпрянул. Но слабость его длилась недолго – гигант взял себя в руки и, поудобнее перехватив оружие, поднял секиру над головой.

Шанкар опустил наконец руки. Он выдернул из-за пояса пакет с порошком и, не заботясь о количестве, окунул в голубоватую пудру лицо. Он вдохнул столько, на сколько хватило емкости легких. «Джьяду гумра» потоком полился в мозг тхага.

Резким ударом ладони Десай стряхнул налипший на лицо порошок и посмотрел вокруг себя. Вокруг не было ничего, кроме чьих-то нестройных мыслей. Ни людей, ни стадиона – это все нереально, это все можно передумать .

Кожа Авани быстро приобретала отчетливый синеватый оттенок, совсем скоро став насыщенного черно-синего цвета. Богиня Кали уже здесь, она готова заняться делом.

Руки богини прочертили два круга в воздухе, и в них появились острые, сверкающие на солнце клинки. Лезвия со свистом рассекали воздух, разрубая плоть.

Воин-гигант, уже готовый опустить секиру на голову Шанкару Десайю, успел издать короткий, полный ужаса крик, когда обе его руки перекочевали от плеч на пояс появившейся богини. А в следующий момент его голова украсила коллекцию Кали, болтаясь на длинной косе, за которую ее держала грациозная рука Авани.

Кали, Шива, Вишну, Брахма – все они только ипостаси. Не важно, как назвать бога, он лишь отражение великого Абсолюта. Каждое существо в мире – самое последнее ничтожество и одновременно великий бог, вопрос в ипостаси.

На трибунах происходило что-то невообразимое – там не кричали и не ликовали. Толпа, в одночасье превратившаяся в обезумевшее от страха существо, завизжала с громкостью идущего на взлет реактивного истребителя, а потом вскочила на ноги и ринулась к нескольким выходам наружу.

Конечно, среди трясущихся и боящихся за свои вымышленные жизни нашлись и те, кто уверовал истинно и со смирением и восхищением на лицах ждали отведенной им богиней участи. Их участь свершилась быстро: замерших с благоговением в глазах людей толпа растоптала в одно движение.

И в этот момент с треском распахнулись высокие металлические ворота, покореженные направленным взрывом, и на арену, словно горошины из стручка, высыпал вооруженный до зубов спецназ.

– Всем оставаться на местах! Проводится специальная операция особого отдела Национальной Безопасности! Ваши жизни вне опасности, сохраняйте спокойствие и не перемещайтесь до окончания операции! – голос звучал громко, перекрикивая гвалт ломящийся к выходам толпы.

На арене тхага с лицом, припудренным голубоватым порошком, быстро окружали полтора десятка спецназовцев. А за их спинами упали в песок первые жертвы – двое бойцов, даже не успев ничего заметить, рухнули, лишившись голов под ударами двух острых клинков Кали.

Серые, со следами опалубки бетонные ступени, металлические перила, покрашенные совсем недавно, с наплывами лишней краски, открытые зарешеченные окна – выше первого этажа здесь было чисто и аккуратно, но на каждой детали лежал ясно читаемый отпечаток нищеты и упадка. Это место наводило на мысли о смерти и о мире, который тщится выкарабкаться из западни, куда забрался самостоятельно, но которому не суждено спастись. Здесь каждый шаг мог стать последним.

– Не оборачивайся и не останавливайся! – бросила Кхайе замершему на мгновение перед первой ступенькой Окоёмову. – Нам на четвертый этаж. Там подходишь к зеленой двери и ждешь моих указаний.

Бэзил не стал отвечать. Сделал, как было велено.

Не льсти себе, он тебя не боится. Просто твои указания не противоречат его намерениям.

Думать о том, что тренированный и опытный наемник, каким был Бэзил, уже раз двадцать мог с легкостью отобрать оружие у миниатюрной девушки, но отчего-то этого до сих пор не сделал, совсем не хотелось. Но с мыслями ничего не поделаешь – они все равно упорно лезли наружу. Да и убивать Окоёмова, если уж говорить начистоту, она не собиралась.

Или все-таки собиралась?

На четвертом этаже все оставалось таким же, как год назад. Ничего не изменилось, только зеленую краску на двери вроде бы обновили.

– Стань к окну, положи руки на решетку.

Окоёмов подчинился.

Кхайе, не сводя глаз с мужчины, подошла к двери и постучала, как ее учили. Надо же, помнит – с чувством ритма у нее всегда были нелады.

Дверь, тихонько скрипнув, приоткрылась, в образовавшейся щели появилась лысая голова с красными и отекшими глазами на лице с чертами европейца. Минога или Меренга – как-то так он себя называл.

– Привет, – сказала девушка. – Я Кхайе Сабай.

– Угу, – промычал человек и захлопнул дверь.