Мария Семенова - Ошибка «2012». Мизер вчерную

Тон подполковника был резок и дышал такой властью, что всё живо пришло в движение: сама собой раскрылась КУСП [200] КУСП — книга учёта и регистрации происшествий. , дежурный запорхал как шмель, откуда-то возник деловитый Худюков и увёл задержанных. Фемида поправила повязку на глазах, поудобнее перехватила меч, сдула последнюю пылинку с весов…

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться, — подошёл к Звонову Козодоев. — Влас Кузьмич, извините, что отрываю, но надо поговорить. Срочно.

Он был хмур, подтянут, решителен и деловит. Похоже, что полученная «палка» [201] «Палка» — код соответствующего подразделения, проставленный в карточке на раскрытое преступление (милицейский жаргон). На каждое преступление заводится несколько специальных карточек: зарегистрированное, раскрытое, переданное в суд и т. п. не слишком радовала его.

— Ну так говори, — разрешил ему Звонов, глянул в честные глаза и моментом всё понял, непроизвольно обернулся, сразу внутренне собрался и тоже вполголоса сказал: — Да, дела. Ладно, хлопцы, пошли ко мне, пообщаемся приватно…

Молча они поднялись на второй этаж, прошли коридором и завернули к Звонову в командный кабинет. Там пахло водкой, сальцем, домашним, не казарменным уютом. О законе напоминали только звуки допроса, происходившего за стеной: крики, громкие удары, стоны, грозный голос, вопрошавший:

— Кто с тобой работает? Кто с тобой работает? Кто с тобой работает? Говори! Говори! Говори!

Это Худюков в своем кабинете подготавливал гирьки для весов правосудия.

— Ну, хлопцы, — подполковник сел и указал подчинённым на венские, вечные, даже не от советской власти, а вовсе дореволюционные стулья фирмы «Братья Тонет», — с чем пришли? Что у вас там за военная тайна?

А сам снова вспомнил свою старшенькую, Алёнку-маслёнку. Супруга, узнав, схватилась за валидол, а он, напротив, обрадовался. Чего панику разводить, пусть на здоровье девка рожает. С мужем, без мужа — какая разница, лишь бы наследник был его, звоновской породы. Хоть рыжик, хоть боровичок, хоть волнушка…

— Мы, товарищ подполковник, насчёт той банды маньяков, — поднялся Козодоев. — У нас с Сипягиным кое-какие соображения есть.

— А чего тут особо соображать? — хмыкнул Звонов. — Там, — и он указал рукой в потолок, где бродили ленивые мухи, — уже сообразили. Создали штаб, приняли меры. Наше дело слушать, говорить «есть!» и выполнять.

Между прочим, в сейфе, в прохладе, на нижней полке, стояла бутылка. И в ней оставалось ещё на ладонь целительного бальзама. Проверенного, чистого как слеза, а главное, невзирая на жару, холодного. По странному свойству сейфа, вроде и не являвшегося холодильником.

— Оно, конечно, так, товарищ подполковник, — сурово кивнул Козодоев. — Я не знаю, какая статистика у них там, — он тоже показал рукой на кучковавшихся мух, — а у нас в Пещёрке уже девять эпизодов.

— Ого, уже девять? — удивился Звонов и понял, что о новом свидании с зелёным соратником думать было рановато.

Ещё недавно эпизодов было всего три.

— Вот то-то и оно. — Козодоев кивнул. — Утром — один случай, к обеду ещё два, а к ужину, извольте видеть, стало плюс шесть. Это вас, товарищ подполковник, ни на какие ассоциации не наводит?

— Ещё как наводит. — Звонов с силой почесал крутой лоб. — Маньяки… Луна… Проверял кто-нибудь, какая нынче фаза?

— Тогда подойдём к вопросу с другого конца. — Козодоев вздохнул и взглянул на Сипягина. — Веня, скажи.

— И скажу, — поднялся тот. — Товарищ подполковник, у меня на «земле» проживает гражданка одна, блондинка — одним словом, женщина. А старший брат у неё журналюга и в курсе всех здешних дел. Так вот, в «прокурорке», в «трёхе», в «девятке» пошли случаи каннибализма, и много. Это, выходит, маньяки оборзели в корягу, забрались в зону и принялись зэков жрать? Это что, тоже луна?

— Вот я тебе, Сипягин, подпишу представление-то на капитана! — едко пригрозил Звонов. — Будешь знать, как над начальством выстёбываться. Короче, Владимир Сергеевич, и что всё это значит?

— А значит это, товарищ подполковник, что никакие у нас тут не маньяки. — Старший прапорщик угрюмо вздохнул. — Это типа болезнь, зараза, что-то психическое. И уже тянет на эпидемию. А раз так, надо принимать меры, кричать в полный голос, бить в колокола, сообщать наверх. О том, что…

— Что они там полные идиоты? — продолжил мысль подполковник, вытащил «Беломор», но не закурил, снова принялся тереть лоб. — Забыл — кипучая инициатива у нас в России что? Наказуема…

В этот самый момент, прерывая течение его мысли, затрезвонил городской телефон.

— Да чтоб тебя! — Подполковник вздрогнул и схватил трубку, ожидая сообщения о десятом случае людоедства. — Звонов на связи… — Послушал, приподнялся, изменился в лице… и вдруг заорал, словно на пожаре: — Сейчас, Израиль Абрамыч, сейчас, ты держись, я тебе подмогу пришлю, наряд с автоматами… И сам буду! Давай, брат, держись! Ты нам живым нужен!

Бешено выругался, с грохотом швырнул трубку и подхватил другую, уже от внутреннего телефона:

— Алё, алё, алё… такую мать, алё! Вы что там, оглохли, такую вашу мать? Алё!..

Внезапно замолк и посмотрел на Козодоева и Сипягина:

— Зам по строительству позвонил, у них там в мэрии друг друга уже жрут. А у нас в дежурной части не берут трубку. Похоже, всё одно к одному… Правда ваши, парни, это эпидемия, мор, зараза…

В голове у него проносились мысли о противогазах, общевойсковых защитных костюмах и специальных сигналах, подаваемых в случае бактериологической угрозы. А ещё — вот уж совершенно некстати — о заветной бутылочке в сейфе. Ведь при эпидемии первое дело что? Правильно, дезинфекция…

— Тсс, — вдруг насторожился Козодоев, предостерегающе поднял палец и шагнул к стене. — Слышите?

Там, за двумя слоями сухой штукатурки, располагался рабочий кабинет Худюкова. Из которого совсем недавно неслись звуки форсированного допроса. Теперь там никто не интересовался подельниками и происхождением захваченной наркоты. Приглушённая акустическая картина всего более напоминала то, что мы слышим, когда по телевизору показывают стаю гиен над растерзанной антилопой, и мы слабонервно отворачиваемся от экрана.

На лице Звонова проступило выражение… не то чтобы обречённости, скорее, окончательной решимости, когда то, от чего до последнего пытался отгородиться, всё же СЛУЧИЛОСЬ, — и не на кого больше кивать, нечем оправдываться, надо просто хватать шпагу, пистолет, осиновый кол и, перекрестясь, идти врукопашную.

— Такую мать! — Он бросился к сейфу и вытащил — нет, не заветную бутылку, а табельного «Макарова». — Дело, ребята, пахнет керосином… — Снял с предохранителя, с клацаньем дослал затвор и почему-то на цыпочках двинулся из кабинета. — За мной!