Артем Мичурин - Песни мертвых соловьев

Ящик КПВ сильно напоминает гроб. По длине места хоть отбавляй, но вот с боков тесновато, приходилось складывать руки на груди, это, кроме экономии жизненного пространства, помогало вовремя подставить ладони, чтобы не разбить физиономию о крышку на очередном ухабе, когда мой «катафалк» пришел-таки в движение.

Ехали, по моим ощущениям, не меньше недели, хотя на самом деле маршрут Арзамас – Навашино занимает не больше четырех часов. Но тогда я пребывал в полной уверенности, что, когда вылезу из чертового ящика, под ногами окажется другое полушарие, с пальмами, слонами и полуголыми черными бабами. Если кому-то кажется, что время летит чересчур быстро, могу смело посоветовать – ложитесь в гроб, закрывайте крышку, и все пройдет.

Наконец грузовик сбавил ход и остановился. Но моя радость была омрачена спустя минуты две, машина снова тронулась. Видимо, проверка на КПП.

Раньше я в Навашино не бывал, только на карте видел мельком, и не имел ни малейшего понятия, что представляет собой город, если, конечно, отбросить дворовые страшилки о зверских казнях пленных муромчан, с которыми навашинцы без устали грызлись уже не первый десяток лет. Рассказывали, что возле западной границы города стоит частокол высоченных шестов с обращенной к небу буквой «Х» из досок на каждом. К доскам этим привязаны пленники, живые, но с перебитыми руками, ногами и хребтом. Говорили, что их крики разносятся на пять километров, звуча музыкой для навашинцев и холодящим душу воем для муромских мародеров. А над шестами кружат тучи мошкары и воронья в ожидании своей очереди полакомиться свежим мясцом.

Только я начал вспоминать подробности процедуры колесования, как грузовик резко затормозил. Послышались голоса, шум хлопающих дверей и открываемых бортов.

– Здорово. Как добрался?

– Приветствую. Без происшествий.

– Все привезли?

– Само собой. Шесть РПГ, сорок восемь выстрелов, тридцать шесть семьдесят четвертых, «пятерки» – четыре цинка, на четыре с половиной тысячи, пятьдесят МОНов, три КПВ и тысяча двести патронов к ним. Как договаривались. Пересчитывать будешь?

– Хе, шутник. Пойдем-ка, разговор есть.

– Эй, там! Руки оторвать, что ли?! Осторожнее! Дебилы.

– Сзади хватай.

По доскам кузова застучали подошвы. Мой ящик спихнули и понесли.

– Тяжелая дура.

– Че ж ты хочешь? Четырнадцать с половиной миллиметров как-никак.

– Сюда кидай.

Ящик с грохотом опустился.

Вокруг еще некоторое время слышался мат, пыхтение и стук дерева о дерево. А я лежал, обхватив почти опустевший кислородный баллон, и думал: «Господи, если ты есть, сделай так, чтобы сверху на меня ничего не поставили. Пожалуйста». Не знаю, услышал он меня или просто повезло, но, дождавшись, когда шум стихнет, я без особого труда отжал прибитую короткими гвоздями крышку и наконец-то принял вертикальное положение.

Беглый осмотр показал, что моим новым местом дислокации является оружейный склад – довольно вместительное помещение с блочными стенами и дощатым полом, заставленное разным добром. Были здесь и видавшие виды, еще довоенные, обитые крашенным в зеленый цвет деревом цинки «пятерок» по тысяче восемьдесят штук, и «макаровские» – по две «консервы» на тысячу двести восемьдесят патронов каждая, в ящиках из свежих, еще пахнущих сосновой смолой досок, и ленты «семерок» в коробах на сто и двести патронов. Настоящая сокровищница. Рука сама потянулась к ножу, желая вскрыть цинк и набить карманы. Все-таки жадность – доминирующий элемент человеческой сущности. Нередко она задвигает на второй план даже инстинкт самосохранения. Здесь люди не далеко ушли в своем развитии от обезьян, скорее – даже деградировали. Если те не в состоянии разжать полный орехов кулак, чтобы вынуть застрявшую руку из дупла, в силу собственной тупости, то мы ведем себя аналогичным образом совершенно осознанно.

Я уже начал прикидывать соотношение массы к цене, выбирая между «пятерками» и «семерками», когда краем глаза заметил, что тонкая полоска света, пробивающегося между створками ворот, пересекается в метре от земли засовом. И засов этот был навешен изнутри.

Мерзкая дрожь пробежала вдоль позвоночника. Ладонь взмокла на рукояти ножа. Я медленно повернулся, готовясь огрести прикладом в жбан, но… ничего не произошло. Передо мной по-прежнему были лишь ящики с патронами. И тут послышался шорох, совсем слабый, исходящий из дальнего угла. Я, в полуприседе, стараясь двигаться как можно тише, пошел в его сторону и скоро обнаружил источник – «коварный» враг сидел на стуле, запрокинув голову, и мирно почесывал пузо. Забавный дядька, до сих пор его помню – толстый, розовощекий, что было заметно даже в темноте, с окладистой пышной бородою и мясистым, похожим на картофелину носом. Точь-в-точь как мужик с картинки в журнале Валета. Там еще была елка в разноцветных шарах, белобрысая тетка с косой, круглые настенные часы, показывающие ровно двенадцать, и большая аляповатая надпись «2012» сверху. Я осторожно отодвинул стоявшую рядом «ижевскую» вертикалку подальше, взял нож обратным хватом и с силой ударил. Клинок распорол шею от уха до уха. Мужик дернулся, как марионетка, которую потянули одновременно за все веревки, обхватил левой рукой перерезанное горло, пытаясь правой нащупать свой дробовик, и повалился на бок. Кровь растеклась по полу, заполняя щели и трещины.

Должно быть, очень неприятно просыпаться со вскрытой глоткой. Так вот пялишь бабу во сне или на цветущем лугу прохлаждаешься, и вдруг – херак – вместо бабы и луга темнота, по груди течет что-то липкое и горячее, а ниже подбородка чавкает невесть откуда взявшийся второй рот. Ни хуя не понятно, и просто обосраться, до чего обидно, потому что ничего тут уже не поделаешь, а у тебя были такие большие планы на жизнь.

Я приладил снятую с ящика крышку на прежнее место и рукояткой «АПБ» вдавил гвозди. Незачем оставлять лишние указания на свой малый рост в случае поднятия тревоги.

Окон в складском помещении не обнаружилось, а полоска света в створках ворот могла исходить и от фонаря.

Я вернулся к мертвому охраннику и одернул манжет его куртки. Пусто. Порылся в карманах – складной нож, папиросы, зажигалка, молитвенник… Ага, вот они. Ну не может человек на посту без часов, слишком мучительно ждать сменщика, не зная, сколько осталось. Стрелки потертой «Славы», без ремешка и с покрытым сеткой мелких трещин стеклом, показывали двадцать минут одиннадцатого. Еще немного, и окончательно стемнеет. А пока я решил скоротать время, листая найденную книжицу.

Почти весь текст шел на церковнославянском, но ближе к середине уголки двух страниц были отогнуты, а заголовок вполне по-русски гласил: «Молитва о детях». Мне запомнился небольшой отрывок: «Ангелы Твои да охранят их всегда. Да будут дети наши чутки к горю ближних своих и да исполнят они Твою заповедь любви. И если согрешат они, то сподоби их, Господи, принести покаяние Тебе, и Ты по своей неизреченной милости прости их. Когда же окончится жизнь их земная, то возьми их в Свои Небесныя Обители, куда пусть ведут они с собою других рабов Твоих избранных». Мне понравилось. Я так понял – в небесных обителях порядки от здешних не сильно отличаются. Единственное, чего не просек, – как доставить бугру-Господу отборных рабов. Описания сего механизма в книжке так и не отыскал. Зато под стулом у безвременно усопшего раба божьего нашел сумку с завернутой в полотенце кастрюлькой вареной картошки, термосом травяного чая и тремя огурцами. Темнота, одиночество и отсутствие сосновых досок перед лицом действовали успокаивающе. Нервы улеглись, пропуская на передний план голод.