Андрей Щупов - Прыжок Ящера

Я поморщился.

— Бред сивой кобылы!

— Спасибо за кобылу. Но что мне, простите, еще предполагать и думать? Кончились мои варианты. Без того не густо было, а после той ноченьки окончательно иссякли. Реальное мягко перешло в ирреальную плоскость, а я, признаться, был материалистом, — таковым, наверное, и помру. Вот и хватаюсь за что ни попадя. Чем не соломинка — национальный вопрос? Его хоть пощупать можно! И, если, к примеру, ваши орлы раздолбали какую-нибудь синагогу или тех же мусульман обидели скабрезным анекдотом, тогда совсем другая история!

— Бросьте! — Мы снова были твердо на «вы». — Ни синагог, ни мусульманских кладбищ я не разорял.

— Значит, национализм здесь ни при чем?

— Какой там, к черту, национализм! Пушкин был негром, а Чаплин евреем. После таких примеров только последний идиот двинет в националисты. То есть, если руки чешутся, тогда, конечно! Можно и рубаху на груди рвать, и инородцев клеймить, но, честно говоря, мне это как-то без разницы — за чуб кого-либо дергать или за пейсы. — Выходит, опять несостыковочка. — Костиков вздохнул. — Никакой вы, к сожалению, не ура-патриот и не нацист. Ростом, так сказать, не вышли.

— А кто вышел?

— Вот и я о том же. Кто, черт подери, точит на вас зуб?

Я хмуро уставился в окно. Сказать было нечего.

— Мда… А ведь я, кажется, был с вами откровенен. И про генерала карманного все честь по чести объяснил, и от ярлыка нациста освободил. Чем порадуете в ответ?

Повернув голову, я встретил взгляд капитана. Глаза, в которые не слишком хотелось заглядывать. Та же безмерная усталость и то же безрадостное ожидание, все знакомо до слез. Точно в зеркало глянул. На самого себя. И не очень было похоже, чтобы он лукавил со мной. Даже гениальный актер на чем-нибудь да споткнется. Костиков действительно говорил правду. Не было у чекистов никакой особой программы, и Васильич накануне своего рывка наверх вряд ли стал бы так рисковать. Был я ему обязан, и он это прекрасно знал. Во всяком случае мог потерпеть еще какое-то время. Наверняка мог! И уж, конечно, не отважился бы кидать спецназовцев наобум, без надлежащей подготовки, без малейшей гарантии, что я не уйду из «Южного» живым. Не-ет! На такое едва ли он мог бы решиться.

Странно, что все это дошло до меня только теперь. Я ведь почти успокоился! Так просто и заманчиво было списать все на двойную игру Васильича. А он, оказывается, и не играл вовсе — послушно выполнял все мои директивы…

Я до хруста сжал кулаки, нервно передернул плечом. Что же в итоге? Вновь старое разбитое корыто? Возврат на исходные позиции? Очень похоже на то. И снова непонятно, кто и за что меня так не любит. Кинофильм, Поэль, радиошутки, от которых Август лез на потолок — это ведь тоже чья-то работа. Кропотливая и старательная. Плюс к тому новоиспеченные проблемы на таможне, его величество Шошин, коего по сию пору нигде не могут найти. Тоже какая-то мистика. В конец отчаявшийся чинуша готов был даже объявить его в розыск, хотя сам же посылал за ним сопровождающих. Кажется, пропали все разом — и Шошин, и конвой. Но это повалило уже после. Главная карусель пошла раскручиваться еще до «Харбина». Стало быть, происки американцев можно с чистой душой исключить. И «синие» из-за своих жмуриков не стали бы городить огород. Значит… Все бред и наваждение? Мы изобрели себе врага, выдули его, как детский шар, из воздуха?

Я припомнил ту хватку в «Южном», когда некто волок меня по полу, стискивая могучими руками шею. Неподконтрольная дрожь пробежала по телу. Черт подери! Ведь и Гонтарь признал, что меня ВОЛОКЛИ!.. Нет, братцы, не наваждением тут пахло! Чем-то совершенно иным!..

Пауза затянулась. Я глядел в глаза капитану, продолжая молчать. Нечего мне было ему сказать. А сказал бы, — тотчас напросился бы на «идиота». Потому как материалист Костиков в ирреальное вряд ли поверит. Да и сам я себе не верил. Что уж обижаться на посторонних!

— Мда… Значит, совместного катарсиса у нас не получилось, — констатировал собеседник. — Жаль.

Он еще какое-то время медлил, словно ждал, что я опомнюсь и взорвусь откровениями, но я безмолвствовал, и капитан отворил дверцу.

— Ну-с… Бывайте. Никто за вами следить больше не будет, но помните, сегодня я сделал шаг навстречу. Вы вольны были сделать шаг в свою очередь. Ваша вина, что встречи на Эльбе не получилось.

Хлопнув дверцей, он зашагал к своим расхристанным стареньким «Жигулям». Мои бычки нехотя расступились, давая руоповцу дорогу. А я глядел ему в след и по-прежнему молчал.

Правду говорят, извратить можно все на свете. Так ли сложно связать морскими узлами несовместное? Почему, к примеру, не предположить, что причиной Карибского кризиса послужила не политика, а злосчастная любовь Никиты Хрущева к Мерилин Монро? А что?… Очень даже просто! Встречались голубки? Было такое дело. Недолго, но виделись. Даже что-то такое сказать друг другу успели. Может, то самое — сокровенное? Как известно, для истинного чувства одного взгляда достаточно. Тем более, что тяготела красавица Мерилин к левым взглядам. И к кумачу геройскому симпатии питала. А про роковую связь ее с Кеннеди великий кукурузник, конечно, знал. Вот и решил наказать братьев за смерть американской звезды. А добавить к этому, что злосчастный Ли Харви Освальд жил некоторое время в Минске и даже был женат на русской, и все окончательно встает на свои места. Агент Кремля отомстил за поруганные чувства генерального секретаря. Во всяком случае, объяснение более романтичное, нежели та грязь, в которой безуспешно рылся судья Гаррисон. И вполне правдоподобно. Развязал же Николай Второй из-за смерти какого-то посла жутчайшую из войн! Хватило умишка. Многие теперь не стесняются называть это рыцарством. Славное рыцарство! Пустил под нож целую страну! И не вразумили первого сановника России ни Порт-Артур, ни Цусима. Вот и делайте выводы! Потому что так она, в сущности, и выпекается — большая политика — в паузах между сексом, жратвой и алкоголем. А уж потом обывателям вкручиваются легенды про парламенты и многотрудные заседания, про взвешивание всех «за» и «против». Дескать, ввели войска после долгих дебатов и колебаний, плакали даже от невозможности поступить иначе, от стенаний совести. Впрочем… Истинной картины рядовому обывателю, вероятно, знать и не следует. Потому как, узнав, огорчится он очень. Как пить дать, осерчает и осатанеет…

Дома я честно пытался заснуть, но не получалось. В груди поселилось какое-то кусачее животное, и бесконтрольно пощелкивало в голове, отчего вещи в комнате произвольно оживали, норовили сняться со своих мест. Возможно, что-то я чувствовал, но что именно, не понимал. Дар был слепым, не принося никаких дивидендов. Подобно сломанной рации я способен был только к передаче сигнала, — режим «приема» отсутствовал. Я мог подавлять, перемещать и манипулировать, но я не слышал шепота вселенной, а без этого шепота все мое умение не стоило ломанного гроша. Если ты знаешь, что делать, тогда и дело многократно оправдано. Я не знал и не чувствовал своего предначертания, я просто жил и действовал. По законам и правилам окружаюих. При этом правила я с легкостью нарушал, законы глубоко презирал. Потому и не шел ко мне сон, теплая ночь не брала Ящера под свою опеку.