Андрей Щупов - Приглашение в ад

— Лихо! — Щеголь широко улыбнулся. — А вояка-то наш рукастый!

Уловив настрой вожака, окружающие засмеялись.

— Так что, солдат, скажешь-присоветуешь? — на очухивающегося Кабана Щеголь уже не глядел. — Стало быть, никак нам в Бункер не проскользнуть?

— Стало быть, никак.

— Но ты ведь оттуда выбрался?

— Потому что есть разница — оттуда или туда. Оттуда меня выпустили, обратно не впустят. Так уж там все организовано.

— Ой, не верю я тебе, солдат! Ой, не верю! Ведь наверняка, знаешь какую-нибудь лазейку! — Щеголь улыбчиво погрозил пальцем. — Ну да ладно, после об этом… Как, Кабанчик, самочувствие?

— Дышу, Щеголь. Еще дышу, — сидя на земле, Кабан протяжно высморкался через обе ноздри. — Но этому солдафону, чую, недолго дышать осталось.

— Подбери когти, Кабан. Этот парень нам еще пригодится. — Вынув из кармана реквизированный у Артура газоанализатор, Щеголь перещелкнул микриком. Поймав усмешливый взгляд солдата, спрятал обратно.

— А Песцу нашему голову снесло, — буднично сообщил ординарец Щеголя. — Он, дурак, на дерево полез. Поглазеть решил, как вы там на болоте. Так сначала башка вниз слетела, а потом уж он сам.

— И хрен с ним, — Щеголь присел на пень и буднично принялся вытряхивать из сапога набившуюся труху. — Главное, дождь на спад пошел. Будем и мы потихоньку трогаться.

Гриб был невообразимо огромным — самым огромным из всех виденных им до сих пор. Кто знает, когда начал он свой рост, исподволь занимая утробу здания, рыхлой мякотью заполняя подвалы, лестничные переходы и брошенные квартиры. Впрочем рекорды гигантизма устанавливались практически еженедельно, о чем сообщали в комендатуру перепуганные горожане. В этом же доме никто не жил, и сигнал о «госте» поступил слишком поздно. Грибная плоть стала уже выпирать из окон, пузырящимися коростами успела выползти на крышу. Теперь здание приходилось сжигать целиком, и они сжигали его, методично поливая из огнеметов, дожидаясь момента, когда можно будет спуститься в обугленные подвалы и добить врага в его логове. Во всяком случае именно с подвалов грибная плесень начинала свои атаки на городские здания, там пускала свои корни — массивные, напоминающие хищных питонов стволы, извивами убегающие в землю.

Кивнув Пульхену, Вадим сорвал с лица респиратор и заковылял к броневику. Черная улица продолжала раскачиваться перед глазами. Жирным слоем сажа успела облепить ветви деревьев, асфальт, стены домов. Похожий на негра Панчуга, поблескивая белками глаз, полулежал на броне, с интересом наблюдая за игрой пламени. Механик редко когда покидал свое рычащее поршнями детище, и его трудно было упрекнуть. Пару дней назад, когда автоматной очередью Вадиму прошило плечо, спас положение именно Панчугин. «Бульдоги», разместившие в кирпичном пакгаузе пулемет, ударили по улице в самый неожиданный момент. Людям Пульхена, застигнутым врасплох, ничего не оставалось, кроме как растянуться на тротуаре и открыть ответный огонь. При этом они не имели возможности ни отползти в сторону, ни спрятаться за случайным укрытием. Обкуренные же «бульдоги» садили и садили по ополченцам, все более распаляясь от посвиста пуль, от собственной лихой безнаказанности. Спасибо подпольным химикам кустарям, — синтетические наркотики обычному горажанину проще было добыть, нежели кусок хлеба. Именно в этот критический момент, нырнув в бронированное чрево своего монстра, Панчугин подоспел к месту событий, сходу залепив по пристрою серию осколочных снарядов. В подобных делах он слыл виртуозом, приноровившись одновременно стрелять из пушки и управлять машиной. Не считая «бульдогов», единственный, кто серьезно пострадал тогда, был Вадим. Автоматная очередь ударила его в плечо, и в первый же момент он с досадой понял, что самолечением на этот раз не отделаться. Так или иначе, но лекарь Пульхена трижды уже менял Вадиму повязку, и каждый раз представителю медицины что-то в его ране очень не нравилось. По крайней мере вид у лекаря был именно такой. Впрочем, единственную засевшую в мякоти пулю он извлек вполне профессионально, шов наложил безукоризненный. Но вот далее с выздоровлением что-то застопорилось. Плечевой сустав постоянно дергало, трудно было спать, и чуть ли не каждый вздох отзывался стреляющей болью.

— Сжигаем, сжигаем, а все без толку.

— Что? — Вадим тяжело поднял голову.

— Сжигаем, говорю, чуть ли не кварталами! — заорал Панчугин. — И никакого толку. Как мерли людишки, так и мрут. А всей этой хренотени с плесенью да мокрицами только больше становится.

Вадим взглянул на чадящее зарево, на невзрачные фигурки с ранцевыми огнеметами. Яркие, огненные струи вразнобой били по уродливой плоти гриба. Из пожарища, стремительно шевеля маслянисто поблескивающими ножками, одна за другой выскакивали мокрицы, попадая под бьющее пламя, сворачивались в клубки, начинали судорожно извиваться на тротуаре. Самые крупные из них достигали в длину ста и более сантиметров, а уничтожить метровую мокрицу даже из огнемета не так-то просто. Смрадное облако черных хлопьев поднималось над домом, гриб съеживался от огня и темнел, покрываясь извилистыми трещинами, чуть отступал, пытаясь укрыться за кирпичными стенами. Так улитка, чуя опасность, втягивает под панцирь свою склизкую плоть.

— Ты можешь предложить что-то иное?

Простоватое личико Панчуги в напряжении подсобралось, трудные морщины выстелили лоб. Думал он, впрочем, недолго.

— Ну, во-первых, горючку перестать жечь. Без того мало. Раздать населению вместо того же керосина. Чтоб в домах стало светлее. А во-вторых, на биозавод наведаться. Синтезаторы-то белка все там. Вот тебе и проблема голода!

— Ну, а гриб?

— Что гриб?… Гриб — он и есть гриб. Обычная, блин, плесень… — приподняв над головой шлемофон, Панчуга поскреб в затылке. — Как знать, может, и не из-за него эта холера началась.

Вадим устало прислонился к гусеничным тракам. Хотелось упасть, растечься водой по тротуару.

— Дурак ты, Панчуга. Из-за чего же еще?

— Может, и дурак, — добродушно согласился механик. — Только тут и дураку ясно: огнеметами делу не поможешь. Коль уж оно растет повсюду, нечего и силы тратить. Лучше бы вон — собак на окраинах вывели. А то всю ночь напролет воют. И трупы, говорят, обгладывают.

— Дались тебе эти собаки!

— А что? Такие лошадки иной раз попадаются, что не знаешь, за что хвататься — за винтовку или за пушку. Хоть на улицу не выходи. Нам-то на броне еще ничего, а простым людишкам каково?

Вадим поморщился. Спорить не было сил, и вообще чувствовал он себя ужасно. Лекарь предупреждал: постельный режим и, как минимум — неделя покоя. А нет покоя, не будет и выздоровления. Выходит, сам виноват, отказавшись от койки.