Сергей Палий - Безымянка

Переведя дух, я вновь достал пистолет и бодро зашагал к аварийному выходу.

Миновав несколько восьмиугольных ярусов, я оказался в начале конкорса, возле погасшего табло и пробитого в нескольких местах щита с выцветшими строками расписания.

По левую руку пестрели ряды кресел с вывернутыми кое-где стульчаками и кучами битого стекла. Грузопассажирские лифты были обесточены, спуски на платформы намертво завалены изуродованной утварью разграбленных кафешек и газетных киосков. Уцелевшие внешние стекла покрывала копоть, на которой пестрели бранные надписи и бездарные рисунки. Из просевшей части пола торчала колонна, увенчанная гнутой арматурой, словно усами. На одном из прутьев колыхалось синее полотнище с изображением пресловутой ракеты. Надо же, и сюда добрались одержимые культисты. Несут Космос в несуществующие массы.

Справа светлел проход, ведущий к крыльцу вокзала и на площадь. Через вышибленные автоматические двери сквознячок порционно вбрасывал водяную крупу.

Я накинул капюшон и осторожно двинулся к выходу, стараясь не наступать на хрустящие стекляшки.

От арочной конструкции парадного козырька остались только поперечины, стальной сетью висящие над подъездом. Гостиничная пристройка почти полностью обрушилась и задавила соседнее здание почты. Уцелевшие зеркальные панели тоже не особо впечатляли: мутные, грязные, загаженные перелетным вороньем.

Пологий спуск, ведущий к автостоянке, заканчивался шлагбаумом, который навеки заржавел в поднятом положении.

Отсюда площадь выглядела совсем иначе. Целостная картина, увиденная сверху, распадалась на детали, скрывающие с такого ракурса одна другую. Зубцы «Родника» прятались за руинами поликлиники, а вход в метро угадывался метрах в пятидесяти за перевернутым троллейбусом. Расходящийся дождь окутывал пейзаж бледно-серым пледом.

Огибая проржавевшие остатки машин, я направился по проторенной тропке. Капюшон ограничивал обзор, шорох мириад падающих капель мешал сосредоточиться, во рту появился противный металлический привкус — ресурс фильтров подходил к концу.

Возле кабины троллейбуса я остановился. Рядом, за облезлым крылом, притаилась угроза. Не выглянув за угол корпуса, я не мог определить, какая именно, но почувствовал эту опасность всей шкурой, как один зверь чует другого. Разбитая фара хладнокровно таращилась мне за спину, в желобе отражателя уже скопилась вода. Взгляд слепого грязно-серебристого глаза угнетал почище подземной тьмы. А монотонный шепот дождя сводил с ума. Лучше бы небеса разразились громами и молниями вместо этого тихого шелеста, в котором чудились голоса уснувшего мира.

Ждать дальше не имело смысла. Судьба, конечно, не симпатизирует героям, но трусов она и вовсе гнобит без разбора.

Я крадучись сделал два шага в сторону и вышел из-за троллейбуса. Возле перекрученных контактных рогов застыла сутулая фигура, очертаниями напоминающая вставшую на хвост гигантскую рыбину. На месте жабр мерцали три зеленоватые полоски, вместо плавников вдоль скользкого тела висели средние конечности. Верхние суетливо терзали пружину.

Сердце пропустило удар — терпеть не могу это ощущение: грудной холод не только сковывает движения, но и путает мысли. Выхолаживает нутро.

Эх, значит, не показалось мне наверху — и впрямь тут гости. И ведь не время для нереста — с какого перепугу хищную амфибию сюда занесло?

Мэрг тоже меня почуял.

В течение пары секунд он не подавал виду, продолжая ковырять пружину, но затем резко обернулся, обнажил острые зубные пластины и заклекотал. Ростом он мне уступал, зато весил однозначно больше — в рукопашной схватке этот выродок шансов бы вашему покорному слуге не оставил, к гадалке не ходи. Говорят, мэрги могут перекусить берцовую кость, и, судя по размеру пасти и челюстных мышц, это утверждение не далеко от истины.

Раньше я не сталкивался с плотоядными амфибиями один на один, лишь ходил в облавы с группой охранников. Но тогда было скорее весело, чем страшно — ведущий, облаченный в огнеупорный костюм, выжигал гнездо из огнемета, а остальные с прибаутками расстреливали улепетывающих тварей.

Теперь ситуация сложилась иначе. Жуткая помесь окуня и человека стояла в пяти метрах от меня и агрессивно щерилась, готовая в любой момент атаковать. А я отчего-то не открывал огонь, хотя пистолет был направлен гадине точно в лоб…

Дело было в широко разнесенных на черепе выпученных глазах. За подернувшейся мутью пленкой тлели красноватые зрачки, волокущие сознание в звенящую глубину. Я слышал, что некоторые мэрги умеют гипнотизировать, но не думал, что придется испытать столь очаровательные способности на себе.

Сморгнув тошнотворный морок, я тряхнул головой и надавил на спусковой крючок. Грохот выстрела метнулся эхом и утонул в шорохе ливня. Мэрга передо мной уже не было — он, ловко шлепая ногами-ластами, скрылся за троллейбусом и глянул через разбитое окно.

Я выстрелил в мерзкое рыло, особо не целясь, и начал отступать в сторону станции, стараясь не поворачиваться к монстру спиной. Судя по истошному верещанию, я его зацепил, но добивать гада в одиночку было опасно: не исключено, что на зов подтянутся сородичи.

Последние метры до задраенного входа в подземку я преодолел бегом. Возле дверей вгляделся в сплошную стену воды, стараясь угадать хоть какое-то движение, но тщетно. Силуэт опрокинутого троллейбуса одиноко темнел посреди площади. Клекот с каждой секундой удалялся: видимо, подстреленный мэрг драпал прочь без желания метнуть икры в любимую кладку или хотя бы поквитаться с наглым обидчиком, помешавшим изучать интересную пружинку. Вот и ладненько.

Прислонившись к двери, я вломил по внешней броне условным стуком. Хватит, рельсы-шпалы, нагулялся. Пустите домой!

Спустя пару минут громоподобной долбежки кирпичом по стальной пластине внутри послышалось ворчание. Лязгнули запоры, и створка со скрежетом отъехала сантиметров на сорок. Я протиснулся в образовавшуюся щель и вслепую помог дежурному задраить вход.

— Явился, — хмуро сказал он, когда дверь встала на место, и шепот дождя стих. — Шмотьё скидывай и в пакет пакуй, а то не пущу.

Переход от света к полумраку получился резкий, поэтому некоторое время я привыкал к тусклому лучу фонарика, высвечивающему тамбур вестибюля. Знакомый узор на мозаичном панно возле притолоки, аккуратно сметенный в кучку мусор, заколоченные окошки касс, крепеж от снятых турникетов, убегающие вглубь ступени эскалатора.

Откинув капюшон, я стряхнул капли со лба и стянул надоевшую полумаску респиратора. Промок-то основательно. Нужно и впрямь шмотки обработать.

За надежными дверями на знакомой станции было привычнее и безопаснее, чем снаружи. Здесь теплилась жизнь, рождались и гибли люди, даже, наверное, вершилась какая-то частичка общей судьбы подземного мира. Здесь, в конце концов, был мой дом. Но ведь зачем-то я выходил наружу? Чего-то я все-таки ждал там, наверху?