Руслан Мельников - Муранча

Ж-ж-ж-ж-жу — загудел фонарик. И это негромкое жужжание показалось в тишине туннеля оглушительным. По густому мраку резанул свет.

Луч вырвал из темноты фигуру. Обычную. Человеческую. Длинные волосы. Длинный балахон. Босые ноги…

Человек прикрывал глаза рукой.

— Ай-ай! — раздался мягкий и плаксивый голос. Незнакомец всхлипнул, как ребенок. — Глазкам больно!

— Тютя! — с облегчением выдохнул Бульба. — Да это же Тютя Приблажный!

Судя по реакции Бульбы, Погремун должен выглядеть иначе. Да и дрезины поблизости не наблюдалось.

А это просто…

Некто Тютя. Ну-ну…

Илья убрал фонарик.

Ж-ж-жух — фыркнул «жучок». И погас. Темнота вновь навалилась на решетку, сторонясь лишь свечного огарка. Через пару-тройку секунд на свет вышел, чем-то, тихонько позвякивая, обладатель странного имени. Тютя…

Теперь Илья смог разглядеть его получше. Босые ноги — грязные и худющие — одинаково ловко ступали по шпалам и щебню, насыпанному между ними. Тонкие руки все время находились в движении. Засаленные слипшиеся волосы не знали расчески, наверное, целую вечность. Изможденное лицо хранило печально-отрешенное выражение. В глазах поблескивал нездоровый огонек. На губах застыла нездешняя улыбка — добрая, ласковая, грустная и безумная одновременно.

Одет Тютя был в сшитое из грубой мешковины рубище — рваное и бесформенное. Сквозь многочисленные прорехи нехитрого балахона тускло поблескивал металл. Какие-то ржавые и не очень железки. Консервные банки, коробочки, втулки, гайки, пластинки, шестеренки… Все это связано проволокой в путаную подвесную систему, крепившуюся под одеждой прямо на голое тело.

— Мира вам и благодати, добрые дяденьки, — заговорил Тютя, прислонившись к решетке.

— И тебе того же, Тютя, — усмехнулся в усы Бульба. Настроение сельмашевца, избежавшего встречи с Погремуном, заметно улучшилось. — Как делишки?

— Ох, плохо, дяденька, плохо… — легко пустил слезу странный гость. Утерся грязной рукой, оставив на щеке темный развод. — У Тюти свечки кончились. Тютя шел, как слепой. Темноту щупал. Долго шел. Страшно было Тюте. Устал Тютя. Открой решеточку, дяденька, а? О-откро-о-ой…

— Почему его Тютей зовут? — шепотом спросил Илья у Бульбы.

— Да потому что…

— Тю на тя! — Гость вдруг резко дернул решетку. — Да открывай же скорее, дяденька! Тю на тя! Тю на тя!

И — снова жалобно заныл:

— Открыва-а-ай…

— Вот по этому самому, — хмыкнул Бульба. — «Тю на тя» у него любимая присказка. В смысле «тьфу на тебя». Короче, прозвали дурачка Тютей Приблажным. Он теперь ни на что иное и не откликается.

— А Приблажный почему?

— Поговоришь с ним немного — сам поймешь. Он вроде как юродивый. Раньше жил на синей ветке, а теперь вот и к нам, на красную, частенько захаживает. Типа проповедует…

Бульба пренебрежительно фыркнул, выразив свое отношение к «типа проповедям» Тюти.

— И его пропускают?

— А почему нет? Вреда от него никакого, только народ веселит. Да и про «синих» интересности всякие рассказывает.

«Уж не Тютя ли разносит слухи о синей линии, которыми сельмашевцы пугают друг друга?» — подумал Илья.

— От убогого этого — ни горячо, ни холодно, — продолжал Бульба. — Беспокойства не доставляет — и ладно. А надоест — выгнать всегда можно. Так вот Тютя и бродит между станциями. Кто чего подаст — тем и живет.

— Открыва-а-ай! — все канючил Тютя, дергая решетку. — Дяденька, открывай, тю на тя! Тютя спешит! Тюте дальше идти нужно.

Мощная решетка лишь чуть поскрипывала, зато под Тютиным балахоном вовсю звенело железо.

— А это у него что такое? — спросил Илья.

— Вериги, — ответил Бульба. — Сам сделал, сам нацепил. Говорит, что никогда не снимает. Хотя кто его знает.

— Дя-я-яденька, тю на тя!

Бульба подошел к решетке:

— Ну, чего буянишь, Тютя? Не видишь: нет дороги дальше. Станция закрыта. Возвращайся назад.

— Тюте не надо назад. Тюте надо вперед. Тюте надо…

Юродивый всем телом повис на решетке.

— Очень надо…

— Да куда тебе надо, дурень? Ты и так уже почти до конца ветки дошел. Дальше только Орджоникидзевская.

— Туда надо, туда, — оживился Тютя. — Вразумить гнездо порока надо. Пока время есть. И вам тоже истину открыть надо, слепцы несчастные.

Бульба неодобрительно покачал головой:

— Недовразумлялся еще? Мало тебя били орджоникидзевские?

Повернувшись к Илье, Бульба пояснил:

— Постоянно туда ходит. Учит орджоникидзевских жизни. Они терпят-терпят, а потом накостыляют хорошенько, вывезут на дрезине и бросят где-нибудь в туннеле. Тютя уползет, отлежится немного — и опять на рожон лезет.

— Надо, надо Тюте, — ныл Приблажный. — Спасать надо. И их, и вас, и всех. Беда везде потому что. Смертушка скоро везде будет. Во всем метро так будет.

От слов юродивого веяло тоской и непоколебимой уверенностью. А ведь и Оленька тоже говорила о смерти, которая вскоре заполнит метро…

— Тютя идет и рассказывает людям, что делать. А люди Тютю не слушают.

— Погоди-ка. — Бульба вдруг посерьезнел. — А ты вообще, откуда идешь-то, Тютя?

— Оттуда. — Тютя махнул рукой куда-то себе за спину.

Да, очень исчерпывающий ответ…

— И на каких станциях был?

— На разных. И на синей ветке, и на красной.

— И что там сейчас творится?

— Ай, плохо, дяденька, все плохо. — Тютя снова заплакал, размазывая грязь по лицу. — Большая саранча в городе.

— Муранча? — переспросил Бульба.

— Тю на тя! Саранча, — упрямо возразил Тютя. — Тютя знает.

— Ну, хорошо-хорошо, — закивал усатый сельмашевец. — Пусть будет саранча.

Потом Бульба задал еще один вопрос — осторожно так, ласково:

— Тютя, а скажи-ка, осталась где-нибудь хотя бы одна станция, над которой нет этой самой саранчи?

— Нет-нет-нет, — заскулил Тютя. — Она везде-везде-везде. Весь город в саранче, дяденька. Люди прячутся. Забились под землю. Но они уже не спасутся. Жалко Тюте людей. Жалко-жалко…

— Почему не спасутся-то? — нахмурился Бульба.

Даже в слабом огоньке свечи видно было, как сильно побледнел усач.

— А потому что Тютя давно говорил: нельзя жить так, как вы живете! — с вызовом выкрикнул Приблажный. — Во вражде, разобщенности и пороке. Своей неправедной жизнью вы, глупые людишки, уже навлекли на себя кару, но даже теперь не хотите внимать предупреждению и живете, как жили.

Тютя потряс в воздухе грязным пальцем:

— Нельзя человекам грызться друг с другом подобно дикому зверью, как грызутся «красные» и «синие». Нельзя строить и посещать притоны и погрязать в распутстве. Нельзя сидеть по норам и множить разобщенность. Нельзя отделяться от подобных себе решетками и заслонами. Нельзя только за себя думать и за одну лишь свою станцию держаться.