Потеряные

— Да верю я вам, верю, — в отчаянии взревел староста. Все участники драмы со стороны пришельцев опять сидели у него за столом. Заплаканная Екатерина заматывала голову Тира чистой тряпочкой. Пард, уже слегка протрезвевший, свесив голову ниже колен, сидел, как мышка, в углу, благоухая смачным перегаром. Он только что прослушал всю эпопею, пересказанную всеми по очереди.

— Да, заварили вы кашу… По нашим законам, всех вас нужно выдать обиженным. Глаз за глаз, так сказать. Шутка ли? Две сломанные челюсти, перелом рёбер, шейки бедра… кстати, чем ты его так? — Перечислял, всё больше воодушевляясь, Васильич.

— Не знаю. Наверное, сам упал, они же все пьяные были, — виновато пробурчал Тир, у которого раскалывалась голова, и немилосердно болело всё избитое тело, прося отдыха.

— Спасибо, что нож в ход не пустил, а ведь мог бы? Тогда вы точно живыми не ушли бы… Трупы здесь не прощают. — Посерьёзнев, добавил староста.

Рыся всё время плакала, икала и никак не могла остановиться. Расстроенная Катерина поила её каким-то местным варевом и гладила по голове, с опаской косясь на пальчики девочки, безобидно теребящие краешек клеёнки. В пылу боя исчезла крыска. Вспомнив о потере любимицы девочка ещё больше расстроилась.

— В общем, так. Вам отсюда нужно уходить. Этим уродам я вас не выдам, но и оставить не могу. Вы — мутанты. Значит, вне закона, вас всё равно постараются убить. А резни на своей станции я не потерплю. Вы вон двое, каждый человек по десять укокошите, пока они до вас доберутся. Деньги оставьте, от трактирщика откупимся. На других станциях они вам ни к чему. Говорят, там валюта — патроны. Вот их и нужно искать. Мужики теперь с вами не пойдут, хоть золото им пообещай, они мутантов боятся.

— Но ведь здесь полстанции мутантов, — не выдержала Травка. — Тир только отбивался. Они же первыми напали.

— А кто заставлял твоего друга с ними пить? Кто им деньги показывал? Вы хоть представляете, с кем тут приходится иметь дело? Выжило самое отребье, которые убьют, обкрадут, будут есть трупы, но не пропадут. То, что у их детей по шесть пальцев, они мутациями не считают, а вот всё, не похожее на них… Держусь только потому, что они без меня сдохнут, и сами знают это. У меня — товары, электричество, вода, вентиляция. Но бунт я не переживу. — Погрустнел староста. — Да и народу осталось уже так мало, что лишняя смерть — это преступление.

— А вы уйдите от них, — всхлипывая, пробурчала Рыся.

— Дык, я ж говорю, помрут они без меня. И так, сами видели, сколько уже на последнем издыхании. Для них такие развлечения — глоток свежей воды. Потому и пьют, что вымирают напрочь. У вас, я вижу, не так. А ведь ваша Молодёжная тоже почти на поверхности, я помню.

— Выжили только те, кто привык каждый день есть плесень, а кто побрезговал — давно умерли. — Жёстко объяснила Травка, впервые не добавив неизменное «мама говорила». — Я оставила тёте Кате баночку про запас. Здесь такая плесень должна быть. Она близко к поверхности заводится и там, где мокрицы. Они ею питаются.

— Хорошо, попробуем и это. Может, выживет хоть кто-нибудь. — Васильич уныло посмотрел куда-то в сторону.

Ребята ушли тайком, когда бурлящая от возбуждения станция наконец-то улеглась. Васильич проводил их за посты, а Катерина расцеловала всех в прихожей. Она никогда не выходила из «дома».

— Идите на «Парк», что ли? — Вон, Кирилл проход видел. Не знаю даже, что ещё посоветовать, — вздохнул Васильич, махнул рукой и пошёл обратно.

— Васильич, — вдруг позвал Кирилл. Тот остановился.

— Спасибо ещё раз, — крикнул парень, а остальные подняли руки в последнем приветствии.

— Сочтёмся, — глухо прозвучало в ответ. Васильич постоял, что-то переваривая, будто хотел ещё что-то добавить, ещё раз махнул рукой, и, сгорбившись, поплёлся обратно. Стало видно, что ему уже давно перевалило за полтинник.

Подавленное молчание забившихся в убежище, избитых и почти потерявших надежду, ребят, первой нарушила Травка. Резкий переход от эйфории к полному отчаянию, крушение последней надежды, доконало девушку. В мрачной, одетой в мешковатую одежду, безжизненно вялой фигуре, трудно было узнать то жизнерадостное, выросшее в любви и заботе создание, которое ещё так недавно было выброшено волею случая за пределы родного дома. Дикая ярость поднималась из глубины души замершей в отчаянии девушки. Руки у неё тряслись и сжимались от ненависти, пока, наконец, её не прорвало.

— Я хочу домой! — вдруг низким, сдавленным голосом, не разжимая зубов, зарычала отчаявшаяся Трава. Она подняла голову и с ненавистью уставилась на Парда.

— Я хочу домой, домой… — повторяла она всё громче и громче. Переходя срывающимся голосом на крик, от которого её лицо страшно исказилось, а перекошенный рот выплёвывал слова, брызгая слюной. Через секунду она отшвырнула руку Тира, хотевшего успокоить подругу, схватила кусок отвалившейся штукатурки и в бешенстве кинула в Парда. Тот сидел, привалившись к дверному косяку, и не старался увернуться или закрыться.

— Ты, сволочь, это из-за тебя теперь мы не попадём домой. Они все умрут, как у Кирилла, как Близнецы… Это ты… — Она швыряла в парня куски щебёнки, не замечая, что от многочисленных точных попаданий у Парда по лицу уже текут ручейки крови.

Кирилл, которому Рыся заменила сестрёнку, бросился к ребёнку. Рыся легла спиной к разгоравшемуся скандалу и даже не плакала. От переживаний последних дней у неё не было сил даже на слёзы. Кирилл тоже отвернулся от разошедшейся Травки и, обняв девочку, зашептал ей на ухо:

— А хочешь, я всегда буду с тобой и всегда буду защищать тебя?

— Ты будешь моим братиком? — переспросила Рыся, прижимая к груди пластмассовых зверей. В минуты страдания игрушки отвлекали её от действительности.

— Хорошо, я буду твоим братом, а ты — моей сестрой. И мы обязательно вернёмся к тебе домой.

— К нам домой, — поправила Рыся. — Я буду вместо твоей сестры?

— Нет. Лизанька умерла, а ты — будешь моя сестрёнка Рыся, ладно? — Шептал Кирилл, у которого горло сжималось от горя и нежности одновременно. Вот так же он рассказывал истории на ночь сестрёнке, когда она болела, а мамы не было дома. Рыся повернулась поудобнее и прижалась щекой к ладони Кира.

— Вот мама обрадуется. Ушла одна, а приду вместе с братом. Тебе у нас понравится, а взрослые будут тебе очень рады, у нас мало детей. А за спиной побратимов бушевали страсти.

— Да гад я, гад! — наконец, не выдержал, никогда не отличавшийся долготерпением Пард. Он подскочил и начал трясущимися руками скидывать в рюкзак разбросанные накануне вещи. Слёзы мешали ему, но злость, неизвестно на себя, или на Травку, подгоняла и заставляла судорожно вскинуть рюкзак на спину и шагнуть к двери.