Андрей Лазарчук - Темный мир

Я себе не то чтобы мозги вывихнул… но, в общем, некоторые усилия пришлось – да и постоянно приходится – прикладывать, чтобы совместить: да, такой вот талант, эрудит и надежда нашей этнографической и антропологической науки – вполне может быть и простым однозначным говнюком. Так сложилось. Не правило, не закономерность такая, но и не исключение из ряда вон. Тем более что в нас во всех есть прошивочка: талантливым людям прощается чересчур многое, вон Пушкин как весело по чужим женам развлекался, сукин сын, – а ведь если бы замочил на дуэли кого-то из рассерженных мужей и огреб, что положено по закону, то все все равно бы говорили: ну, несчастье-то какое, не повезло нашему гению, и людишко-то ему подвернулся так себе, не зачетный… а значит, и гений наш пострадал прямо почти ни за что, и вообще могли бы учесть, смягчить, закрыть глаза на этот дурацкий случай. Мужей много, а Пушкин один. Нет, вы не подумайте, что я Пушкина не люблю, наоборот, – просто я к тем, кого люблю… ну, по-другому отношусь немного, строже, что ли. Себя вот не очень люблю, поэтому много чего прощаю. А любил бы – не прощал бы, нет. Просто изводил бы придирками.

Удобно, правда?

Так вот, возвращаясь к пройденному: Артур говнюк. И, как говорили наши недавние предки, – мажор. Только он мажор с комплексами по поводу папы-ботаника, и от этого все только хуже. Мажор с комплексами. Мажор, не уверенный в себе. Он ездит на «ауди», и поэтому мы зовем его Властелином Колец. Машина не новая, после капремонта (и я подозреваю, что вообще конструктор – собранная из нескольких), но заметить это может только наметанный злой карий глаз. Как у меня например.

Зачем тебе такая машина, спросил я его как-то; мы совершенно не подружились, но вынужденно много общались; работа сближает.

Я сам долго думал, сказал он честно, и только потом понял: это машина для съема.

Если бы он снимал девок только на стороне, я бы ничего против не имел – с какой стати? В конце концов, это обоюдный процесс, включающий и мальчиков и девочек. Примитивные сексуальные ритуалы. Инициация. Формирование основных поведенческих инстинктов. Но он хватал за все места и тех девчонок, которые работали у него как у научрука, а вот это, по-моему, препоганейшее нарушение нравов и обычаев. Ты же ученый, а не рокер. Им положено. А тебе западло. Кто сказал? Никто конкретно не сказал. Традиции веков. Не обсуждается.

Но он таких непонятных тонкостей не признавал. Все мое.

То же самое, кстати, и с их научными работами… Все, что создано под моим руководством, – все мое. И вот тут, кстати, даже на традицию не всегда обопрешься. Могут и облокотиться.

С Маринкой у нас никогда ничего не было, и даже в мыслях я фривольного не держал, потому что – ну почти сестра. В одном доме росли, в садике на одном горшке сидели (с интервалом в несколько лет, но это не в счет). Какая тут к черту романтика? Я в нескольких американских фильмах такие дебильные парочки видел – друзья настолько, что никаких нормальных биологических чувств, а потом они вдруг сталкиваются лбами, прозревают и понимают наконец, что были созданы друг для друга. В жизни с таким я никогда не встречался и слышать не слышал. Потому что случаи конгруэнтно-избирательного идиотизма, наверное, феноменально редки. Поскольку не способствуют выживанию.

И про увлечения ее я многое знал и, собственно, относился к этому без выраженных эмоций. Она даже приходила ко мне советоваться по поводу одной поначалу довольно забавной ситуации, которая грозила стать совсем не забавной. И я что-то посоветовал, и – уж благодаря ли моему совету или вопреки – но ситуация быстро и бескровно рассосалась. Сам же я медленно и осторожно, ходя кругами, присматривался к Инке. Смущало только одно – что эта дылда выше меня на два пальца. А так…

Вру, опять вру. Вовсе не это меня смущало. А то, что если с человеком по-настоящему сближаешься, то он рано или поздно получает доступ к твоим слабым местам. А я к этому еще не готов… во всяком случае, думал, что не готов. В Инке был стержень, хороший каленый стержень. Это многих отпугивало, и я тоже, как остальные идиоты… в общем, вел себя глупо. Однако кругами ходить не переставал.

И тут Маринку решительно и по-спортивному быстро подцепил Артур. На счет «раз». Подсек, не вываживая – дернул, да и на сковородку, жарить. Казалось бы, ну что мне до этого? Вот. Ничего. А я взбеленился. Это был апрель. Да, самый конец апреля. Не март, конечно, но все равно весна – тем более такая запоздалая.

Мы ходили по колено в воде.

Потом началось наводнение – потому что сразу и ливни, и тает снег, и ветер южный ураганный, и дамба уже наоборот – мешает воде вытекать… В общем, три или четыре дня не ходило метро, неделю не было занятий. Первые этажи универа залило. Говорили, что не обошлось без жертв – не на Васильевском, правда, а на Крестовском – смыло несколько машин, и еще возле Невского лесопарка – там вообще автобус снесло в реку, и чудо, что он оказался почти пустой.

Все эти дни я сидел дома и не мог перестать думать о том, как бы мне утопить Артура, чтобы никто ничего не видел и чтобы не оставить следов преступления. Все планы были блестящи. Единственно, что меня остановило, так это дождь: мерзкий, всепроникающий, почти горизонтальный. Ходить против него можно было только медленным кролем – а я почти не умею плавать.

Каждый вечер к соседнему парадному подъезжала темно-серая «ауди», и несколько минут спустя Маринка в зеленом плаще с капюшоном выкатывалась из-под козырька и прыгала на переднее сиденье.

Я, между нами говоря, не всегда себя понимаю. Во всяком случае, реже, чем других. Чего я взбеленился, скажите? Повторяю, никогда я Маринку не представлял рядом с собой, никогда не ревновал ее к другим парням, а тут… Затмение нашло. Амок, говоря выспренним старинным штилем.

Лбом и коленками я пересчитал все твердые острые углы в нашей нелепой квартире, целыми днями слоняясь от кухонного окна, уставленного горшками с чем-то зеленым, которое никогда не цвело, и до навечно запертых межкомнатных дверей в моей комнате – за ними были еще две анфиладные комнаты, чужие, других хозяев, и на моей памяти в них никогда никто не жил, кроме мышей. На двери висела карта адмирала Пири Рейса, там же его портрет и – повыше – портрет Миклухо-Маклая. Не представляю, что они не поделили, но старательно смотрели в разные стороны, игнорируя друг друга.

Как и положено в этой реальности, спасла меня сессия. После сдачи этнографии Северного Урала я проснулся сравнительно нормальным человеком, способным даже с иронией и сарказмом посмотреть на себя прежнего. Хотя, конечно, иронический и даже саркастический взгляд на столь жалкое существо не делал мне чести…