О'Санчес - Добудь восход на закате

Проснись человечек, проснись, не умирай! Дом глухо застонал, не умея ни позвать на помощь, ни разбудить того, кто свернулся клубочком в самой его утробе, того маленького и плачущего во сне, чье крохотное сердце содрогалось не в такт бешеным ударам неведомого призрачного пришельца, с тем, чтобы в любую следующую секунду разорваться навсегда. Нет! — беззвучно закричал Дом, — Нет! Нет, ты не войдешь! Покуда есть во мне хотя бы одна живая искра — ты не войдешь и не отнимешь у меня человечка! Он мой друг, он... мое дитя, я его не отдам... Я не отдам!

Но Неведомое во мраке, все во власти вечной неутолимой жажды и неукротимого глада, не слышало и не желало ничего слушать, ведь цель настигнута, добыча предельно близка, она уже почти на языке, и если бы не эти презренные руины... Дом чувствовал, что предел близок, что уже и он окончательно изнемог в неравной схватке, что живого в нем осталась единственная искра и скоро ей погаснуть... А до спасительного рассвета десятки, сотни минут, до утра очень, очень далеко... Как вынести, как перемочь эту муку в одиночку? Проснись же, проснись, человек, помоги хоть немного...

Никакая пытка, никакой мрак не вечны — и рассвет пришел, и привел за собою короткую свежесть солнечного утра, против которой ужас мрачного Неведомого оказался бесцветен и беспомощен.

Человек зашелся в тяжелом глухом кашле и проснулся. Первое, что он сделал спросонок — нащупал и нацепил очки. Осколок зеркала показал ему небритую, мятую физиономию с темными мешочками под глазами, заметными даже сквозь массивную роговую оправу. Брюки по колено оказались каляными, вымазанными в какой-то глине, а пальто... Странно, пальто как раз и не помялось, да и почти не запачкалось, только пыль оббить с рукавов и спины... Жизнь и краски вокруг — словно с глубокого похмелья, и ощущения очень даже похожи, сердце аж хрустит. Надо попробовать жить дальше, у него ведь есть идея... Есть идея? Есть, вот и надо реализовывать. А уж если и она лопнет, ну тогда и... можно будет чего-нибудь окончательно решить и с делами, и... Бумажник. Где лопатник? Вот он. Карточка — уже хорошо, только есть ли банкоматы в этом медвежьем углу?.. Ага, наличные: сотня, две... три! Более чем достаточно для таксистов, которым и не такое приходилось видеть и возить по двойному счетчику... Вперед. Вот же... Ни умыться, ни поссать, хотя... Сигорд поразмыслил с минуту, однако решил потерпеть и справить нужду в домашний унитаз — постеснялся вдруг мочиться в прежнее место, в чердачную дырку.

— Спасибо тебе, дом, за приют, за... Бог даст — увидимся еще. Спасибо, старина! — Но Дом, почти ослепший и оглохший после бесконечного ночного кошмара, не ответил ему, сил только и хватило услышать прощальные мысли и вздохнуть коротко.

Дом все понял. Человечек снова уходит от него, со словами благодарности, но без любви в сердце, и уже никогда не вернется, нет. А вдруг и вспомнит...

— Счастлив ваш бог, Сигорд, могли бы вас и подмести за милую душу! Да, вы не смейтесь, нынче на каждом перекрестке или танк, или бронетранспортер. Чуть кто зазевался нетрезвым вечером, или просто показался подозрительным — полиция с военными тут как тут: за шиворот и в кутузку, кормить клопов до выяснения обстоятельств! В камеру, к уголовникам.

— Я и не смеюсь, но насчет танков ты загибаешь, да и бронетранспортеров я что-то там не видел.

— А потому что они, в основном, в центре дислоцированы, зачем в трущобах бронетранспортер? Ну, да, ну в последнюю неделю поубирали войска с улиц, но на полицию все жалуются: они после этого кошмарного убийства все как с цепи сорвались. Облавы каждый день и каждую ночь, бандитов всяких расстреливают без суда и следствия, стоит только им при обыске оружие найти опаснее перочинного ножа. Женщин дубинками бьют, я вас уверяю! — Сигорд вяло ухмыльнулся:

— Не только дубинками. И не только женщин. Когда ногами в живот пинают — а ноги у них в специальных ботинках — ощущения столь же богатые, если не больше, как и от дубинок, по опыту знаю. Насчет расстрелов — не в курсе, не пробовал.

— Это у вас студенческий опыт протестов, да? Волнения, манифестации, ленточки?

— Нет, это опыт обезьянника, так называемого спецприемника, куда полиция влачит для дальнейших разбирательств провинившихся, зазевавшихся и нетрезвых. Обезьянник еще не камера, но уже и не совсем свобода. Впрочем, кому это может быть интересно?..

— Как это — кому??? Мне интересно. Вы ведь никогда про себя не рассказываете, а почему?

— По кочану, дорогой Ян. Вы, любезный сэр, уже не менее пяти минут оторвали от моего производственного совещания с вами.

— А... да, извините, конечно...

— Пятисотку принес?

— Да, естественно, вот. Может, больше надо? — Яблонски замялся на мгновение, — У меня есть... немного...

У тебя-то, может быть и есть, да у меня не густо. Короче, держи, только пересчитай, двадцать четыре тысячи пятьсот. Итого, вместе с твоими, двадцать пять тысяч ровно. Вот еще тысяча, это тебе на перерегистрацию. Всю нашу команду я только что отпустил во внеочередной отпуск за свой счет, сказал что на месяц, а наверняка — до конца года получится, а то и... Нас с тобою сей нежданный предновогодний отпуск не касается, потому как мы будем увеличивать Уставный фонд до тридцати пяти тысяч талеров, в свою очередь распределенный на три с половиной миллиона виртуальных акций по пенсу штука. По номинальному пенсу, разумеется, потому как реального пенса нынче за всю нашу контору чохом никто не даст.

— Ну уж вы уж очень мрачно смотрите на мир. Биржа-то на месте стоит, торги идут, время бежит — все у нас будет хорошо.

— Угу. Биржа-то есть, да нам на ней работать нечем. Двадцать пять тысяч талеров — это мой последний резерв, но он ни с каким ноу-хау в совокупности не способен заменить пятьдесят миллионов оборотных средств. Не — способен, понимаешь?

— Понимаю, не возбуждайтесь так, Сигорд. Все понимаю, но выхода другого у нас нет, верно?

— Верно. Разве что дурной кредит на нас свалится. Ты можешь заняться поисками кредита для нас? Вдвоем-то нам не фиг перед монитором сидеть, в цифры пялиться. На любых условиях, если они хоть сколько-нибудь разумны и реальны.

— Ну... попробую... Сразу взяться, или сначала Уставный фонд?

— Уставный сначала. А в первую голову, вне всякой очереди, — деньги на счет положи, не спутай назначения платежа.