О'Санчес - Добудь восход на закате

Яблонски каждый раз, когда бывает на людях «по работе», веселится от души, но по лицу его этого не скажешь: он идет по коридорам, надутый, маленький и важный, словно бы не видя и не слыша всех этих шныряющих и хихикающих аборигенов, биржевых жучков, которым Сигордовы обеденные «вторники» и «четверги» заменяют цирк и телесериал. Всем смешно, кроме горничной и шофера-охранника, ибо те воспринимают свою работу именно работой, обычной и непыльной. Охранник до этого сопровождал VIP-ов, картинно вертел головой в черных очках, спиной к спине выстраивался на вертолетных площадках в «хороводы» с коллегами, чтобы, типа, вся потенциально враждебная местность была под контролем... Горничная также успела навидаться всякой чуши в «благородных» домах... Нормально все, и хозяева здесь приличные... И платят как следует, не пожалуешься.

— По Яблонски можно время сверять. Господин Сигорд, идут! — И точно: шаги стихли возле входной двери, снаружи, и раздался медленный троекратный стук.

— Сам слышу. Ишь, колотятся... Открывай, София, не то как раз дверь высадят, да и остынет все.

София открывает молча, Гюнтер, случившийся в этот момент в офисе, прервал рассказ на полуслове и испуганно затих: Яблонски приходит в немедленную ярость, когда его работу превращают в балаган «все эти болтуны и звоночники». Сам Сигорд — и тот каждый раз невольно робеет, что не сумеет должным образом соответствовать торжественности момента.

Раздается телефонный звонок — София испуганной тигрицей (отключить забыла!) прыгает и наотмашь гасит его...

— Ваш обед, сударь!

— Вовремя. Что у нас сегодня?

— Вторник, сударь.

— Ты мне мозги не парь! На обед что?

— Вот карта, сударь.

— Упрям же ты, Яблонски, и садист вдобавок... Ну, давай сюда карту. Тэк-с. Ты же знаешь, что я рассольник не люблю... У?

— Это особый рецепт. Убрать?

— Оставь, там телятина. Салат из тертой редьки с морковью, в соусе ро-ро... Этот твой ро-ро, небось, перебродивший уксус... Ладно, оставь, в овощах витамины. Сок апельсиновый. Хлебцы ржаные, крупного... Из существенного у нас... Во! Это я понимаю: хорошо прожаренный стейк из... и французский картофель к нему... Говядина и картошка. Это по мне. А на сладкое? Ага. Ну ты и ловкий тип... ладно, сойдут и корзиночки. Опять финики! Почему фрукты сегодня финики?

— Они очень полезны, сударь, в них железо. В прошлый раз были яблоки.

— Вот яблоки бы и хорошо. Убери финики, и впредь не подавай. Липкие, приторные...

— Да, сударь. — Сигорд не желает ничего понимать в сбалансированном питании, такая тупость огорчает Яблонски, но нет смысла спорить об этом перед всеми.

Пока Сигорд придирчиво изучал проект предстоящего обеда, прислуга расставила приборы на специальном столе. С тех пор, как Яблонски сменил биржевое место работы на «домашнее», кабинет его очистился и Яблонски приспособил его под обеденную комнату для Сигорда, именно под ритуалы, которые проводились им в биржевых условиях дважды в неделю: по вторникам и четвергам.

— Все готово, сударь. — Сигорд со вздохом идет в угол кабинета, где на специальной тумбочке стоит серебряный таз, и вытягивает над ним руки. Яблонски капает на каждую ароматным жидким мылом, затем приподнимает серебряный кувшин и вода узкой струей льется в ладони, собранные ковшиком. Через плечо у Яблонски белоснежное полотенце, вышитое по углам сиреневой вязью, полотенце Сигорд снимает сам.

— Тэк-с. Ну? — осторожно трогает суп серебряной ложкой, помешивает, чтобы определить размеры и количество мясных кусочков. Съедобно?

— Да, сударь. — В обязанности Яблонски, им же самим и придуманные, входит проба блюд, поэтому, пока Сигорд с чисто вымытыми руками снимает со стола и разворачивает на коленях хитро сложенную салфетку, принюхивается и ожидает пищу, Яблонски, стоя напротив, поочередно пробует микроскопические порции салата, супа, хлеба, стейка, гарнира к стейку, вина, минеральной воды и, наконец, бережно отщипнув пару молекул, пирожных «корзиночка». Сигорд никогда не пьет вина, или иного алкоголесодержащего напитка, но неизменно вино — испанское, итальянское, а чаще французское — присутствует на столе и обязательно дегустируется Яблонски, наравне со всей остальной, подаваемой к столу снедью. Сигорд же покорно нюхает откупоренную пробку, кивает с важностью — и все на этом, только минералка. Либо сок. И обязательно кофе в конце обеда.

— Проверим... Да, вполне. А все равно я рассольники не люблю. И французские супы тоже. По мне лучше восточные, густые, чтобы ложка туго ворочалась, чтобы с жирком, с мяском, непрозрачные.

— Плебейские.

— Угу. У нас, у потомственных лордов, есть такие извращенческие привычки — любить сермяжное народное. Все, убирай, добавки не хочу. Но вкусно было. Салат давай и мясо тоже. Ставь, я сказал. Хочу, чтобы рядом они стояли, буду оттуда и оттуда брать.

Яблонски страдальчески задирает и без того высоко поставленные брови: все его попытки приучить Сигорда к великосветским манерам, им же, Яблонски усовершенствованным, разбиваются о властное невежество Сигорда. Что делать, приходится участвовать в профанации...

Все эти судки и кастрюльки так ловко размещены в ящике, так заботливо укутаны в шубки, что на стол еда попадает горячей, словно бы секунду назад от повара. Но дальше, будучи распакованной и открытой, она остывает, как это и положено по законам физики. Температура — вот главное отличие «вторниковых» и «четверговых» обедов Сигорда и его челяди. Супа, всякий раз иного, отличного от предыдущего, готовится для его не менее двух литров, салата всегда с большим избытком, мяса уходит на обед не менее полутора-двух килограммов. Сигорду этого близко не съесть, конечно же, но съестное не пропадает и не портится, ибо потом, когда процессия, возглавляемая Яблонски, вернется домой, в апартаменты Сигорда, Анджело и Алиса, изредка и Яблонски, уберут все подчистую, что на месте не съедят — домой заберут. Помимо громадных окладов, двадцать и пятнадцать тысяч соответственно, это обоим — дополнительная привилегия и подпитка. Иногда и вино им достается, но не дай бог даже пригубить его на рабочем месте! Предшественница Алисы, Мария Лонга, вылетела с работы в ту же минуту, как ее увидел Яблонски с бокалом в руке, даже и оправданий слушать не стал. Но Анджело и Алиса знают: если Яблонски оставил вино в кухне на столе и не убрал его в поставец до вечера — можно унести домой. Вторник — день Анджело, по четвергам — Алиса забирает. Сам же Яблонски не чурается хороших вин, однако «хозяйские» пьет чрезвычайно редко: у него свои богатые погреба, регулярно пополняемые по европейским каталогам. Яблонски также перебрался жить на Музейную набережную, его двухкомнатная квартира буквально в трех домах от Сигордовой. Обошлась она ему в два с половиной миллиона наличными, но Яблонски не особенно и почувствовал урона своим финансам: во-первых, полмиллиона он выручил за старую, а во-вторых многомесячные оклады с премиальными, да регулярные дивиденды далеко превысили его потребности в деньгах — легко хватило на покупку и переезд. Восемьдесят два квадратных метра, да с балконом — куда это девать? В деле у него лежит, если верить Сигорду, миллионов пять-шесть долларовых, куда их тратить? Живет он один и не работает, строго говоря, времени полно — куда его девать? Вот он и проводит у Сигорда большую часть суток, придумывает себе занятия и развлечения... А за его собственной квартирой приглядывает приходящая прислуга, моет, убирает...