Тимур Туров - Полукровка

Володя открыл глаза и вгляделся во мрак. В комнате не было никого, кроме него и совести. В голове вертелась гадкая мысль. Вот он так активно сопротивляется, старается быть не похожим на тех, кто хочет уподобить его себе. Но разве он уже не стал таким же? Он не хотел связываться с убийцами, а в результате сам убил, чтобы не стать убийцей.

Но ведь это другое. Или то же самое? Раньше все было просто и понятно. Существовало только черное и белое, и весь мир, любое его явление в конечном итоге устремлялись либо в один, либо в другой колер. Оттенков не было. А тех, кто говорил «а я – другое дело» и делал с этими словами гадости, за которые осуждал других, Володя искренне презирал.

Сейчас юношеский максимализм и принципиальность дали трещину. Нет, презрение к вышеупомянутым людям не прошло. А вот как расценивать себя в новом свете, Володя не знал.

Он встал с кровати и подошел к окну. По ту сторону стекла светил мутно-желтый фонарь и серебрились в его тусклом свете одинокие снежинки, медленно падавшие из бесконечной черноты неба на грешную землю. Такие чистенькие, они ложились ровным белым слоем, который утром истопчут, превратят в грязь.

Володя вернулся на кровать. Снова скрипнуло. В ответ кто-то с силой саданул в стену кулаком. Словно скрип мешал спать. А может, так оно и было.

Надо спать.

Володя вновь лег, не раздеваясь, вытянулся на пахнущем нафталином покрывале и закрыл глаза.

...Мама спала. Усталость переборола тоску и бессонницу. Оля молча смотрела в иллюминатор и покусывала губу. О чем она думала?

Появилась стюардесса и завела заученную скороговорку. Оля отвлеклась, мама проснулась. Самолет пошел на посадку.

В Абакане было утро. Раннее, но кто рано встает, тому что-то обламывается от Бога. В аэропорту было легкое оживление, да и на улице на выходе из терминала не спали.

Оля порывалась схватить обе сумки, но мама не грубо, но твердо отказала. Оказавшись на свежем воздухе, они остановились.

– И что теперь? – спросила мама.

Оля пожала плечами и завертела головой, словно искала ответ на этот вопрос. Ответ нашелся сам в виде шустрого мужичка в кепке и истертой курточке из кожзаменителя.

Мужичок безошибочно узнал приезжих и шел навстречу, широко улыбаясь.

– Машина нужна? – спросил издалека. – Куда едем-то, мамаша?

– Село Ермаковское, – ответила мама.

Мужичок присвистнул и, сдвинув кепку на глаза, почесал затылок.

– У меня шурин тама, – поведал он. – Далеко ехать-то.

– Знаю, – кивнула мама.

– Верст сто, – осторожно прикинул мужичок.

– Деньгами не обидим, – улыбнулась Оля.

Мужичок разулыбался в ответ, поглядел на маму.

– А это? Дочка твоя, мамаша? – поинтересовался он.

– Дочка, – кивнула та.

– Хорошая девка, – поделился наблюдением мужичок. – У меня на хороших людей чутье.

Мама посмотрела на Олю. Та стояла, смущенно потупив глаза.

– Хорошая, – удивительно ласково вдруг произнесла мама. – Очень хорошая.

Мужик лихо вздернул козырек кепки и подхватил сумки.

– Ну, пошли. Вона моя ласточка.

«Ласточка» оказалась старенькой «Волгой». Она кряхтела при разгоне, скрежетала на кочках и поворотах и воняла бензином. Но то, как разговаривал с ней мужик в кепке, не могло не вызвать умиления.

В машине Оля задремала. Мужик всю дорогу не замолкал, причем ответов не требовал, просто рассказывал какие-то байки. Таким образом сто километров дороги превратились в театр одного актера.

– Вам куда в Ермаковском-то?

Мама спохватилась и полезла за бумажкой. Мужичок искоса глянул на адрес.

– Аэродромная? Понятненько.

«Ласточка», вспорхнувшая когда-то с конвейера Горьковского автозавода, завертелась по поселку путями, ведомыми разве что богу и водителю. В конце концов выкатила на какую-то улицу и остановилась возле забора. За забором стоял старенький, но крепкий и ладный домик.

– Приехали, мамаша, – сообщил мужичок.

Оля проснулась. Мама расплатилась и вышла из машины. Водитель уже вынимал из багажника сумки.

Долго возились с замком на калитке. Потом поковырялись с входной дверью. Наконец вошли. Внутри дом был таким же старым, но добротным и основательным, как и снаружи. Видно было, что строили по своему укладу и на века. Но прошло меньше века, а тех строителей не стало. И потомки их, ради которых все вроде и затевалось, жили уже по другому укладу и совсем в другом городе.

В доме было чуть ли не холоднее, чем на улице. Но если снаружи царил легкий свежий морозец, то здесь властвовал мертвый застоявшийся холод. Мама опустилась на лавку, прикрыла лицо руками и впервые за все время заплакала.

Ольга замерла в растерянности, не зная, что делать. Потом подошла к старым часам с кукушкой, что мертво висели на стене, и завела. Тишина склепа наполнилась мерным потикиванием. Мертвый дом из вечности возвращался к жизни, заново обретал время и хозяев.

– Протопить надо, – решительно заявила Оля. – А потом прибраться немного. А то пыль.

И поставив сумки у стены, пошла на двор...

Володя проснулся от холода и запаха гари. За стеной грохотала посуда, ругались. Воняло подгоревшей манной кашей, ну а дуло, словно окно раскрыли настежь, несмотря на зиму.

Мысли текли вяло, словно с глубокого похмелья. Где находится, он вспомнил не сразу. А когда вспомнил, все мгновенно встало на свои места. В памяти всплыли события последних дней, аэропорт, мертвый шакал и ночное видение.

Сон! Володя вспомнил его в мельчайших деталях и впервые проникся благодарностью к своему дару. Ни редкая магия, подсмотренная в снах, или, как говорил оборотень, считанная с ноосферы, ни исторические реалии, неизвестные ученым, не стоили внимания по сравнению с пониманием того, что с твоими близкими все в порядке.

Единственный и самый большой плюс этого дара – знать, что с родными все хорошо. Приободрившись от этой мысли, Володя поднялся и побрел в ванную комнату.

В коридоре сифонило и еще сильнее пахло горелым. Судя по мужским воплям, доносившимся с кухни, у кого-то руки торчали из задницы и поэтому подгорела каша. Судя по женским взвизгиваниям в ответ, каша подгорела потому, что кто-то урод и испортил кому-то жизнь. Далее следовал сакраментальный вопрос: «Зачем я за тебя только вышла? Говорила мне мама».

Володя поспешил спрятаться от разборок в ванной. Санузел не просто оставлял желать лучшего. Запахами и степенью загаженности он напоминал сортиры дешевых поездов времен наплевательских девяностых. Наскоро умывшись, Володя вернулся к себе. Собрал вещи, повесил сумку на плечо и покинул ночлежку.

Возле метро съел сомнительного вида шаурму и выпил кофе. Желудок почувствовал, что про него наконец-то вспомнили, и радостно забурчал. Володя достал телефон. Маме и Ольге звонить не стал. Достаточно было знания того, что они успешно добрались до места и им ничто больше не угрожает.