Карен Трэвисс - Боевое братство

"Но так оно и есть. И это правда. В этом и заключается трагедия. Все они хорошие девочки и мальчики. Они не должны быть такими, но ничего другого им не остается, и их подвиги меняют ход войны. Они это делают".

Церемония награждения была короткой и сдержанной. Председателю Дальеллу и начальнику штаба предстояло раздать множество наград от Звезды Эмбри до воинской медали Праотцев Коалиции. Хоффман, вытянувшись в струнку перед Дальеллом, взглянул ему в глаза.

— Выдающаяся храбрость, полковник, — произнес Дальелл, протягивая руку. — За всю историю Коалиции ни одна операция не собрала столько наград.

Хоффман не стал пожимать ему руку. В тот момент он уже знал, что в последний раз получает очередное звание и этот финальный выстрел стоит многого.

— Я принимаю награду для воинов Песанга, которых не внесли в список вопреки моим рекомендациям, — сказал он, наблюдая, как каменеет лицо Дальелла. — Песанга — наши добровольные союзники, а не уроженцы завоеванных территорий. Они по своей воле вступили в войну на нашей стороне. Эта Звезда по праву принадлежит сержанту Баю Таку и его соотечественникам.

Да, на этом карьера Хоффмана сломалась. Он прочел приговор в глазах Дальелла. И воспринял его совершенно спокойно. Согласно церемониалу он строевым шагом промаршировал в зал, затем вышел во двор и поднял взгляд к чистому голубому небу. Сердце все еще колотилось от гнева. Пытаясь отстегнуть медаль, он зацепил булавкой нитку мундира и негромко выругался.

— Полковник, не могли бы вы на секунду оставить медаль? — обратился к нему фотограф. Он подошел к Хоффману неслышно, совсем как песанги. — Всего один снимок.

"Бедняга просто выполняет свою работу".

— Нет, ни за что, — ответил Хоффман.

И он даже не мог объяснить, почему так поступает. Он только что участвовал в секретной миссии. В средствах массовой информации об операции «Уравнитель» сообщалось только, что, "несмотря на противодействие превосходящих сил противника, была предпринята успешная попытка уничтожения объекта, угрожавшего жизни и благополучию граждан Коалиции". И больше не будет никаких подробностей — по крайней мере до тех пор, пока через много лет штаб не решит снять покров секретности. Но журналисты привыкли к подобным ограничениям. В конце концов, идет война. Они смирились с тем, что герои почти ничего не могут рассказать, и перестали задавать лишние вопросы.

В парке Хоффман присел на каменную скамью при памятнике Неизвестным Воинам. С другой стороны гравийной дорожки, за двадцатисантиметровым бордюром, появилась новая могила, увенчанная блестящим гранитным надгробием с четкой резной надписью:

РЯДОВОЙ 26 КОРОЛЕВСКОГО ПОЛКА ТИФАНСКОЙ ПЕХОТЫ

КАРЛОС БЕНЕДИКТО САНТЬЯГО,

КАВАЛЕР ЗВЕЗДЫ ЭМБРИ, ПОГИБ В ДОЛИНЕ АСФО, ОСТРИ,

В 15 ДЕНЬ МЕСЯЦА ТУМАНОВ 77 ГОДА ВОЙНЫ,

В ВОЗРАСТЕ 20 ЛЕТ.

— Вот и вся твоя жизнь, рядовой, — прошептал Хоффман. — Вся судьба уместилась в трех строчках.

Родителей Карлоса не было на церемонии, как не было ни Адама Феникса, ни жены Дома: ведь ей надо было заниматься уже двумя детьми. Хоффман не мог винить семейство Сантьяго за то, что они предпочли не выставлять свое горе на всеобщее обозрение. Он сидел и смотрел, как солнце движется по камню, пока на дорожке не появились Дом и Феникс. По их взглядом Хоффман понял, что он тут лишний.

— Я уже ухожу, — сказал он.

— Это ни к чему, сэр. — Дом нес свою Звезду Эмбри в коробочке, обтянутой красной кожей. — Мы собираемся поужинать сегодня. Будут и кадет Штрауд, и профессор Феникс. Не хотите ли к нам присоединиться?

— Я весьма благодарен, рядовой Сантьяго. — Хоффман быстро взглянул на Феникса. Тот, тщательно сохраняя бесстрастное выражение лица, смотрел на могилу. — Мне пора уходить. Сегодня мне предстоит еще успокоить жену. Но я почту за честь выпить с вами пива в ближайшем будущем.

Хоффман поднялся, пожал им руки и медленно пошел к стоянке служебной машины у главных ворот. Водитель ждал… Хоффман решил отпустить его, чтобы пройтись пешком по городу, собраться с мыслями и подумать, чем теперь заняться, когда ему не светит ни дальнейшее повышение, ни мало-мальски значительная должность.

"И что? Какое это имеет значение? Лучше я снова пойду служить младшим офицером".

Он остановился, чтобы оглянуться на Дома и Маркуса. Хоффман ничего не знал о Маркусе Фениксе, кроме того, что он превосходный солдат. Что происходило в его голове, оставалось для Хоффмана тайной. А он неловко чувствовал себя в обществе людей, чьи помыслы были ему неизвестны.

По крайней мере до сих пор.

Феникс присел на корточки и стал раскапывать ножом гранитную крошку у самого надгробия, пока не вырыл довольно глубокую ямку. Это заняло у него немало времени. Странная сцена почему-то раздражала Хоффмана и… да, ему было жаль парня. Хоффман продолжал наблюдать, пока гравий на аллее не захрустел под шагами адъютанта.

— Полковник, машина вас ждет…

Обращение было для него новым, непривычным.

— Я знаю.

— А что он делает, сэр?

Хоффман внезапно ощутил необъяснимое желание защитить Феникса:

— Послушай, возвращайся-ка в штаб. Я сегодня пройдусь пешком. Поезжай.

Если Феникс и знал, что за ним наблюдают, он никак этого не показывал. Все так же сидя на корточках, он отряхнул руки и ненадолго склонил голову. Затем отстегнул свою Звезду Эмбри, опустил в ямку под надгробием Сантьяго и засыпал гранитной крошкой.

Хоффман словно получил пощечину. Несколько мгновений он не мог ни вдохнуть, ни сглотнуть, ни даже прослезиться. Сегодня он едва не потерял главную опору в жизни, за которую всегда держался. Эта сцена подтвердила, что он поступил так, как должен был поступить, что он не был безумцем средних лет, который бросает то немногое, чего успел достичь в своей жизни.

"Ты этого не поймешь, Маргарет. Я даже не уверен, что смог бы тебе объяснить".

Хоффман вернулся в кабинет, упаковал свою Звезду Эмбри в футляр и сел писать еще одно письмо вдове Бая Така. Банковский чек, вложенный в пакет вместе с медалью, должен был помочь овдовевшей фермерше из Песанга свести концы с концами.

ОТЕЛЬ «РЕДУТ», ВОСТОЧНАЯ БАРРИКАДА, ВЕЧЕРОМ ТОГО ЖЕ ДНЯ

Это был невыносимо печальный ужин.

Родителям Дома пришлось уйти еще до того, как подали десерт: им надо было отпустить няню, сидевшую с детьми. Похоже, они ничуть об этом не жалели. Подобные заведения даже в лучшие времена не были привычны Эдуардо и Еве Сантьяго, а теперь они едва ли не каждую ночь оплакивали Карлоса.

Дом тоже чувствовал себя неуютно. Серебряные приборы и накрахмаленная белая скатерть вызывали у него страх что-нибудь пролить, но больше всего досаждали почтительные официанты. Он не мог поверить, что кому-то приятно обслуживать людей, которые даже не смотрят им в глаза. Дом и Маркус пришли в парадной форме с ленточками Звезды Эмбри, чтобы всем было ясно, чему посвящен торжественный ужин. И Маркус, похоже, чувствовал себя ничуть не лучше Дома.