Василий Горъ - Аз воздам

Мегафон, зажатый в руке, вдруг показался неподъемно тяжелым, и Кормухин, попытавшись взять его другой рукой, вдруг почувствовал влагу на лице. Увы, вместо кузова армейского «Урала», движущегося по бездорожью перед ротой обессиленных марш-броском офицеров и прапорщиков, он снова оказался в проклятом озере на чертовом плоту и безумно далеко от берега, на котором ждал самый сильный соблазн его жизни!

– Старый дурак, чтоб тебя перекосоебило… – дернулся генерал и вдруг услышал тихий звук расползающейся ткани… – Бля, п…ц! – зарычал он, поняв, что звук раздается откуда-то из-под его живота, за время безумного марша по этому миру ставшего не таким объемным. – Суки, и до живота добрались…

Ерзать, чтобы проверить, как себя чувствует его достоинство, под которое он еще на берегу подложил сложенные в несколько слоев обрывки брюк, Кормухин не стал. Страх оказаться в воде целиком оказался сильнее. Просто быстрее заработал руками и ногами. Правда, скорости передвижения это не добавило. По крайней мере, берег продолжал приближаться так же медленно…

Чуть позже ветерок, дувший почти что в спину, слегка поменял направление, и генерала начало ощутимо сносить в сторону… Найдя в себе силы обложить Коренева очередной порцией отборного мата, Кормухин принялся подгребать правее, и заметил, что и под его руками вода кишит теми же ненасытными рыбешками, что заживо рвали его ноги. Гребки стали еще резче, но ненадолго – продырявленная в десятках мест ткань куртки начала разъезжаться при каждом рывке…

– Надо было срезать еще пару деревьев… – обессиленно выругался он. – И вязать по-другому. Четыре ствола вдоль и только два – поперек… И лежать на них, а не между… Придурок старый… Что замер? Греби уже давай… Сука Олег! Мог бы автомед-то оставить… Давай, давай… Немного осталось… – снова сползая в пучину забытья, севшим голосом пробормотал он… – Тащи меня, Леха, тащи…

…Рана в ноге болела нестерпимо… Всем весом повиснув на плече ротного, лейтенант Кормухин еле сдерживался, чтобы не заорать. Жаркое афганское солнце, стоящее практически над самой головой, палило так, что, казалось, еще немного, и он превратится в обугленный кусок мяса. Едкий пот, стекающий по лицу, резал глаза, а из пересохшего от отсутствия воды рта вместо дыхания слышался хрип. Ротный двигался, как сомнамбула, – раненный в плечо левой руки и куда-то в бок, он с упорством бульдозера пер к выходу из этого чертова ущелья, в котором они напоролись на засаду. Залитый чужой кровью Кормухин, выкопанный Лехой из-под горы трупов, проклинал свое дурацкое счастье, кинувшее его в адское горнило необъявленной войны, душманов, оказавшихся в нужное время и в нужном месте, и эту чертову мину, от близкого взрыва которой он потерял сознание. Чувствуя, как с каждым шагом слабеет ротный, он пытался уговорить себя отцепиться от спасительного плеча и идти самостоятельно, но подленькая мыслишка «ну, вот еще пару шагов, и отпущу» каждый раз оказывалась сильнее.

– Велик! Коли промедол… – упав сначала на колени, а потом ничком, еле слышно прошептал балансирующий на грани потери сознания Алексей. – У меня остался один шприц-тюбик… Давай… Ну же… Ты куда? Кормушка! Вернись!

– Душманы… Рядом… Посмотрю… – отползая от умирающего командира, прошептал лейтенант. – Сейчас, минуточку…

– Оставь мне шприц… Ну же…

– Сейчас-сейчас… Там кто-то двигается… – зажав драгоценное обезболивающее в потной ладони, бормотал Кормухин, отползая за нависающую над тропой скалу. – Еще немного потерпи…

…Негромкие голоса движущихся по ущелью солдат вырвали его из тупого оцепенения. Еле-еле разлепив слезящиеся глаза, Кормухин попытался встать на ноги и тут же рухнул лицом вниз. Прямо на тело давно переставшего дышать капитана. Хруст сминаемых солдатскими сапогами камней, раздавшийся рядом, и особенно русская речь, смысла которой он почему-то не понимал, заставили его глупо улыбаться и сжимать в руке пустой шприц-тюбик.

– Мы дошли, Леха, слышишь, мы добрались…

– Семь километров… Не донес… Живот разворотило… Умер от болевого шока… Настоящий мужик… – затуманенное от промедола сознание отказывалось воспринимать окружающий мир, а легкая эйфория и головокружение заставляли его глупо улыбаться и пытаться удержать в фокусе уплывающее куда-то в сторону лицо склонившегося над ним санинструктора…

– Надо же, доплыл… – Очередной раз вынырнув из небытия, генерал приподнял голову и, почувствовав на зубах песок, понял, что лежит на берегу. – Что ж, молодец. Теперь осталось доползти… Пятьдесят метров от силы… Ну, Иваныч! Как ты там говорил – «Хочешь жить – греби руками»? Ну, тебе и карты в руки… Давай, греби…

– Сука, Щепкин, убью… – двигать отказывающимися шевелиться губами было невыносимо тяжело. Казалось, что в десну вкололи обезболивающее и омертвевшее лицо принадлежит другому человеку.

– Да? Как Курмангалиева? Или как Степу Ховрина? Ползи, ползи… Тебя лекарство ждет…

– Автомед хоть дайте, падлы… – сдерживая пытающиеся брызнуть из глаз слезы, попросил он.

– Зачем тебе он, а? «Спецназовец должен быть самодостаточным, уметь преодолевать боль, усталость и, прежде всего, свое „немогу“». Правильно цитирую?

– Я ног не чувствую… И рук… – признался Кормухин.

– «Ваше жалкое тельце должно понять, что Воля настоящего бойца способна заставить его сделать невозможное». Помнишь, Иваныч, сколько раз ты говорил это лично мне? А остальным? Ну, сделай это самое «невозможное»! Вон, видишь, камень! Заметь, он гораздо ближе, чем столик санинструктора на полигоне. И для того, чтобы взять шприц, не надо лезть по минному полю… Хотя, может, тебя это расстраивает? Мало экстрима? Ну, соберись!

– «Путь в тысячу ли начинается с первого шага»… – откуда-то сзади раздался голос Ремезова. – Китайцев ты цитировал лихо. Ну, шевели конечностями… Мы ждем…

– Я не могу… – понимая, что плачет, но не чувствуя, как слезы текут по лицу, прошептал генерал.

– «Это тебе кажется»! Так надо говорить подчиненным, не так ли? О, пополз! А говоришь, что не можешь… Видишь, «главное – это сила воли! И осознание того, что за тобой стоит Служба»!

…Камень приближался невыносимо медленно. Каждый сантиметр, который он проползал по песку, отнимал у него годы жизни – казалось, что все тело медленно, но неудержимо стирается о холодный, сырой и постоянно лезущий в рот, глаза и ноздри песок. Последние пару метров до шприца, яркой точкой горящего в лучах выбравшегося из-за облаков солнышка, Кормухин прополз практически без сознания. На одном желании ЖИТЬ. И вцепившись в пластиковый цилиндр, сначала не понял, что он пуст, – трясущимися руками поднеся его к глазам, он снова и снова пытался разглядеть внутри хоть какую-нибудь жидкость.