Максим Замшев - Избранный

Алексей ненавидел тратить время попусту и всегда приезжал в аэропорт без традиционного, почти ритуального «запаса». Получаса, чтобы посидеть в баре после всех формальностей паспортного контроля, вполне достаточно.

Да, денек выдался! Сначала это собрание в редакции, затем становящиеся все более привычными и от этого совершенно невыносимыми выкрутасы Марины, на фоне этих выкрутасов внезапный звонок главного и странноватое редакционное задание. Что происходит с ним? Что происходит с его страной? По его глубокому убеждению, время в его стране и в его жизни давно утратило свои родовые черты, – так мечется птица с подстреленным крылом, когда теряет высоту, так неотвратимо ускоряется к земле падающий самолет. Что может зависеть от одного человека, когда во всем происходящем извне и снаружи неуклонно утрачивается смысл?

После двух глотков горячего густого кофе он полез за сигаретами. Каждый раз, когда он это делал, жалел, что никак не может избавиться от пагубной привычки. Но стоило затянуться, сожаления исчезали. Вместе с пачкой ему попалась визитка той самой французской кофейни, где он встречался сегодня с Мариной и откуда они переместились прямо в его постель. Алексей небрежно окинул ее взглядом, словно что-то припоминая, потом посмотрел пристально, повертел в пальцах и усмехнулся. На обратной стороне карточки каким-то детским, слишком уж аккуратным почерком было выведено «ВЕРОНИКА», а чуть ниже написан номер телефона и адрес электронной почты. «Похоже, девочка по имени Вероника запала на меня! Хочет, чтоб я ей звонил и писал. А на вид такая робкая…» От всего этого ему почему-то стало грустно и не по себе. Пора уже разобраться в своих взаимоотношениях с женщинами, понять, зачем они ему, зачем он им, иначе эти муки не прекратятся и все, что по определению прекрасно, будет без конца оканчиваться раздражением…

Голос диктора звучал грозно. Он сообщал, что пассажиру Алексею Климову надо срочно подняться на борт, поскольку до окончания посадки осталось пять минут…

Земля в иллюминаторе уходила все дальше и дальше, все уменьшалась и уменьшалась. Вот уже были видны только маленькие белые точки огней. А скоро и они исчезнут. Теперь можно откинуться в кресле, закрыть глаза и сосредоточиться. Но нет, сначала надо еще раз прочитать записку от Белякова. Этот стандартный, вдвое сложенный лист Александр Сергеевич вложил в конверт, где находился билет. Вместе с листом бумаги на свет снова явилась прилипшая к нему та самая визитка, и Климов на этот раз испытал при виде ее раздражение.

Уважаемый Алексей Васильевич!

Я сожалею, что пришлось нарушить Ваши планы, но того требует дело. Концерт Пьера Консанжа, о котором Вы должны сделать материал, состоится в 19.00 в воскресенье в церкви Мадлен. В аэропорту Шарля де Голля Вас будет встречать Эвелина Трофимова, сотрудник парижского корпункта нашего медиахол-

динга. В руках у нее будет табличка с Вашим именем и фамилией. У нее Вы получите все, что Вам необходимо для работы. Ей поручено сопровождать Вас во время всей поездки и оказывать необходимую помощь.

«Да. Лаконично, но вежливо».

Климов сложил записку вчетверо, хотел вернуть ее в карман, но, вспомнив о надоевшей визитке, которую он уже начинал бояться, нагнулся, вытащил из-под сиденья сумку, расстегнул молнию на внешнем кармане и сунул записку туда.

По салону в темпе черепах, но с крайне деловым видом передвигались стюардессы, подталкивая передвижной стол с прохладительными напитками. То и дело слышался вопрос:

– Что желаете? Минеральная вода, соки? Томатный? Апельсиновый? Яблочный?

Когда обратились к Алексею, он отрицательно покачал головой. «До Парижа лета около четырех часов. Надо бы попробовать уснуть. А то завтра трудный день». Климов поерзал в кресле, но принять позу, наиболее подходящую для сна, ему так и не удалось.

Беспорядочные впечатления, обрывочные мысли поднималась откуда-то со дна и лихорадочно крутились в его сознании. Опять, уже второй раз за день, перед глазами с тревожной ясностью встали родные места, щемящий пейзаж русского северо-запада, река Великая с ее зеленоватой водой, неровные деревянные дома. Вряд ли он сможет когда-нибудь жить там, в местах, где родился. Город испортил его, сделал человеком, ценящим прежде всего комфорт. Не его одного… Но как же тянет туда! Может, это годы? Хотя какие у него годы! Вон даже семьи нет. Все какая-то ерунда! Темной удушающей волной врывался образ Марины. Красивая девушка! Почему он не может по-настоящему полюбить ее и быть с ней счастлив? Они вместе уже полгода. Она, несомненно, ощущает себя его гражданской женой. А он?

Толстяк, занимавший кресло рядом с Климовым, вдруг громко захрапел, тяжко, с присвистом, прямо как паровоз допотопного образца. Этого было достаточно, чтобы легкие начала сна, вырастающие неизменно на череде воспоминаний, мгновенно улетучились. Черт возьми! Алексей открыл глаза. Самолет жил жизнью своих отсеков. Где-то кто-то негромко разговаривал, в хвосте нервно рыдал ребенок, не обращая никакого внимания на увещевания взрослых. Стюардессы, обнесшие всех прохладительными напитками, готовились к развозу нехитрого ужина. Дремал он от силу минут пятнадцать.

Алексей вздохнул, досадуя на то, что уснуть до самого Парижа, скорей всего, теперь не придется. В большом кармане на спинке сиденья, находившего перед ним, привычно дожидались своего праздного читателя глянцевые журналы. Климов достал один из них, посмотрел содержание. Материалы откровенно бульварные, но кое-что привлекало. «В последние годы великий русский композитор Сергей Рахманинов часто пребывал в хмуром настроении. Он будто знал, что ему предстоит совершить нечто невероятное». Т а к начиналась статья о последних годах жизни композитора, чью музыку Алексей чувствовал как никакую другую. Даже великий Чайковский представлялся ему местами слишком правильным, чуть схематичным. А вот Рахманинов – само совершенство. Поэтому статью Климов сразу же начал читать, хотя и быстро пожалел об этом. Гнусноватая, надо сказать, была статейка. Автора, по всей видимости, абсолютно не волновала ни музыка Рахманинова, ни его биография. В центре статьи всего один вопрос: почему Рахманинов, в конце жизни ничего оригинального почти не сочинявший и живущий в основном за счет исполнительской деятельности, в 1934 году обратился к творчеству Паганини и создал гениальную «Рапсодию» на одну из знаменитых тем демонического маэстро? Лихой бульварный писака из этого обстоятельства выстраивал невероятную теорию, гласившую, что в этом произведении автор видел некий магический смысл, так и не разгаданный по сей день.