Алексей Калугин - Время лживой луны

– Да водится в этих болотах змейка такая. Маленькая. Длиной не больше десяти сантиметров. Невзрачная на вид, серая с бурыми пятнами. Ее среди сырой травы и не приметишь даже. Так вот яд этой змейки действует на дыхательный центр, – Петрович коснулся указательным пальцем виска. – Человек перестает дышать и ровно через минуту умирает от удушья. Полагаю, что в страшных муках. И, обрати внимание, Олежка, поскольку у тебя парализовано дыхание, то ты даже позвать на помощь не можешь. Во как!

Стецук с минуту сосредоточенно оценивал выданную Синеглазом информацию. После чего почти уверенно заявил:

– Врешь!

Резко взмахнув рукой, Петрович поймал-таки в кулак надоедливого слепня.

– Ну, признайся честно, Петрович, – принялся упрашивать Стецук. – Соврал ведь… А?.. Соврал?..

Макарычев на ходу оглянулся. Хотел убедиться, что Ерохин не улыбается.

– Бог? Здесь? Да тут одна мошкара!

– Бог – он везде, – Андрей и не думал шутить.

– Ты, часом, сам не верующий? А то, может…

– Нет, – на этот раз Ерохин таки улыбнулся. – Я ходил на факультатив по современным религиям.

– И что там? – поинтересовался Герасим.

– В настоящее время, когда всем понятно, что на небе бога нет, желающие обрести бога ищут его в самых разных, порой совершенно неожиданных местах. Облонские болота в этом смысле место почти идеальное, потому как удалено от цивилизации. Человек, поселившись среди этих топей, вольно или невольно принимает на себя некую аскезу. Ему приходится во многом себя ограничивать, возможно, даже страдать физически. Но это облагораживает его духовно.

– И что самое удивительное, среди этих осененных божественным духом болот растут себе, разрастаются информационные башни. Как поганки после дождя.

– Петрович! – Стецук требовательно дернул Синеглаза за локоть.

– Видал? – Петрович показал ефрейтору кулак, в котором у него был зажат слепень.

– И чего? – растерялся от такого поворота ефрейтор.

– У меня там слепень.

– Ну?..

– Такой же надоедливый, как и ты!

Синеглаз с размаха кинул слепня на землю и, прежде чем кровосос успел взлететь, придавил его сапогом.

– Ну, это ты, Петрович, хватил, – с неодобрением покачал головой Стецук. – Я ведь только спросить хотел…

– Давай! – с неожиданным энтузиазмом махнул рукой Синеглаз. – Спрашивай!

– Про змею-минутку соврал?

– Если скажу, что соврал, тебе легче станет?

– Конечно.

– Тогда – соврал.

Стецук недовольно шевельнул бровями.

– Чего еще?

– А если честно?

– Честно – соврал.

– Сейчас или прежде?

– А, иди ты!.. – махнул на ефрейтора рукой Синеглаз и прибавил шагу.

– Нет такой змеи! – уверенно, чтобы самого себя убедить, произнес Стецук. – Если бы была, я бы о ней слышал! – Ефрейтор достал из кармана сигарету. – Хотя бы краем уха.

– А ты никогда не задумывался, почему эти болота называют реликтовыми? – спросил у ефрейтора Портной.

– Реликтовые – значит, древние, – уверенно ответил Стецук.

– Не совсем так, – покачал головой Портной. – Реликтовые – значит, здесь есть нечто такое, чего нет больше нигде в мире.

– В смысле?

– Редкие виды растений. Может быть, даже сохранившиеся с доисторических времен. И животные тоже.

– Ты это к чему? – подозрительно прищурился Стецук.

– Просто так, – с невинным видом развел руками Портной.

Почва колеблется, уходит из-под ног. Будто само понятие «земная твердь» утратило свой смысл, съехало в сторону, перевернулось и превратилось непонятно во что. Все раскачивается и куда-то плывет. Стебли осоки, хлещущие по бедрам, плотные, будто из резины, кособокие, уродливые деревья, тянущиеся изломанными ветками к серому небу, облака, похожие на грязные, мокрые обрывки ваты. Звенящая мошкара, грозной тучей зависшая над головой и так и норовящая прилипнуть к любому, самому крошечному участку тела, сводит с ума. Репеллент ее не пугает. Не та эта мошкара, на которой отраву тестировали. Для здешней мошкары репеллент все равно что бесплатная приправа к основному блюду. Временами плотный слой дерна проседает больше обычного, и тогда под ногой хлюпает вода. Серая, как небо. Разговаривать уже не хочется. Хочется только, чтобы все это поскорее закончилось. Добраться до места, сделать дело и вызвать вертолет. Асфальтовая мостовая. Что может быть прекраснее асфальтовой мостовой?

– Луна… – полушепотом произнес Муратов.

– Ну и что? – спросил Портной.

Он шел, опустив голову, глядя под ноги. Так время, казалось, бежало быстрее. И дорога вроде бы становилась короче.

– Танцует…

– Что?

– Луна на небе танцует.

Портной посмотрел вверх.

– Вот же черт…

Большая белая луна, почти круглая, только с краешку чуть-чуть обрезанная, будто обкусанная, с серыми пятнами пылевых морей, и в самом деле раскачивалась, будто вытанцовывала причудливый менуэт.

Вправо-влево… Вперед-влево… Влево-вправо-назад…

И – снова…

Вправо-влево… Назад-вперед…

– Оптический обман, – посмотрев на диковинное диво, сделал вывод Егоркин. – Это нас самих мотает, а кажется, будто луна танцует.

– Нет, – Стецук остановился и поднял руку вверх. – Она действительно пляшет!

Тут уж все включились в обсуждение.

– Не может быть…

– Точно!

– Херня какая-то…

– Мираж!

– Сам ты мираж! Это ж болото, а не пустыня!

– Значит – глюк.

– С чего бы вдруг?

– Болотные испарения.

– А чего вы все на меня смотрите? – удивился Петрович.

– Ждем, когда ты объяснишь, что происходит.

– Понятия не имею!

– Ладно, пусть это будет только предположение.

– Я не знаю, в чем тут дело!

– Петрович, не заставляй себя упрашивать.

– Честное слово! Мамой клянусь!

Все. Больше нечего сказать. Никому.

Тишина. Только мошкара звенит истошно. Да где-то в стороне время от времени что-то хлюпает. Будто кто-то сует ногу в жидкую грязь, а затем вытягивает. Сует – и вытягивает.

И луна на небе отплясывает свой лунный танец. Будто так и положено. Будто так и заведено от начала времен. С самого сотворения мира.

– Ладно, пошли дальше, – скомандовал Макарычев.

– А как же луна? – взглядом указал наверх Дробинин.

– Луна пусть себе пляшет, – махнул рукой Макарычев. – Нас это не касается.

– А что, ежели коснется? – подал голос Стецук.

– Ох, что-то ты последнее время слишком подозрительным стал, Олежка, – натянуто усмехнулся сержант. – Или боишься чего?

– Боюсь, – не стал отпираться Стецук. – Когда видишь такое, – вверх оттопыренный большой палец, – впору призадуматься о вечном.

– А на ходу ты думать не умеешь?

– Ты знаешь, сержант, мне почему-то уже и идти никуда не хочется.

– А вот об этом я тебя не спрашивал, – покачал головой Макарычев.